Долорес Клейборн

Они цепочкой от конца Восточного мыса прошли к дому через лес и Русский луг. Я видела, как они через луг шли около часа дня – смеялись и перешучивались, да только шуточки кончились и ругань началась, когда они вошли в ежевичник на нашем участке.

Я стою в дверях, смотрю, как они подходят, а сердце у меня колотится, просто из груди выпрыгивает. Я, помню, подумала: хорошо еще, что Селены дома нет – она к Лори Ленгджилл в гости ушла, ну и слава Богу. Тут я подумала, что пошлют они эти колючки куда подальше и бросят искать прежде, чем до колодца дойдут. Но они шли да шли вперед, и тут, слышу, Сонни Бенуа как заорет:

– Эй, Гаррет! Сюда! Сюда! – И я поняла, на радость ли, на беду, а Джо отыскали.

Ну, конечно, было вскрытие. В тот же день, как его нашли, и, думается, они еще не закончили, когда Джек и Алисия Форберт под вечер привезли мальчиков домой. Пит плакал, но словно бы совсем был сбит с толку: по-моему, он просто не понимал, что случилось с его отцом. А вот Джо Младший понял, и, когда он отвел меня в сторону, я уж думала, что он меня спросит, как Селена, и собралась с духом соврать и ему. Только он сказал совсем другое.

– Мам, – сказал он, – если я радуюсь, что он умер, Бог пошлет меня в ад?

– Джо, человек не властен над тем, что чувствует, и, думается, Бог это знает, – сказала я.

Тут он заплакал и прошептал такое, от чего у меня сердце надорвалось.

– Я старался его любить, – прошептал он мне. – Все время старался, а он все делал, чтоб я не мог.

Я его обняла, просто стиснула изо всех сил. Думается, я даже чуть не заплакала – в первый раз за все это время… Ну да не забудьте, спала я скверно и еще не знала, как обернется дело.

Следственный суд назначили на вторник, и Люсьен Мерсье – он тогда на Литл-Толле был единственным гробовщиком, – сказал мне, что похоронить Джо мне разрешат в среду. Но в понедельник, накануне суда, Гаррет позвонил мне по телефону и попросил зайти к нему на пару минут. Звонка этого я все время ждала и боялась, но идти-то надо было, и потому я попросила Селену покормить мальчиков и отправилась. Гаррет был не один. У него сидел доктор Джон Мак-Олифф. Я и этого ждала, и душа у меня еще больше в пятки ушла.

Тогда Мак-Олифф был судебным медиком графства. Он через три года погиб – снегоочиститель врезался в его маленький «фольксваген». Его место занял Генри Брайртон. Будь Брайртон судебным медиком в шестьдесят третьем, мне бы куда легче на душе было во время нашей беседы в тот день. Конечно, Брайртон поумнее бедняги Гаррета Тибодо был, но самую чуточку. А вот Джон Мак-Олифф… У него был ум прямо как Баттисканский маяк.

Он был самый что ни на есть доподлинный шотландец – в наши края перебрался сразу после второй мировой войны, и выговор у него шотландский был и словечки. Думается, он стал американским гражданином – ведь он и лечил, и должность занимал, но все равно говорил не по-нашему. Ну мне-то от этого легче не было, я знала, что от разговора мне с ним не уйти, будь он американец, шотландец или китаец косоглазый.

Волосы у него были белее снега, хоть ему лет сорок пять исполнилось, не больше. А глаза голубые и такие блестящие, острые, точно два сверла. Посмотрит на тебя, и чувство такое, будто он прямо тебе в голову заглядывает и твои мысли по алфавиту выстраивает. Чуть я его рядом с Гарретом увидела – он сидел у края стола – и услышала, как дверь за мной закрылась, то сразу поняла: завтрашнее расследование в суде на материке гроша ломаного не стоит. Настоящее расследование начнется сейчас вот здесь, в тесном кабинете городского полицейского под календарем «Уэбер ойл» на одной стене и фотографией Гарретовской матери на другой.

– Извините, что я побеспокоил вас в вашем горе, Долорес, – сказал Гаррет. Он руки потирал, вроде нервничал, и мне вспомнился мистер Пийз из банка. Только у Гаррета мозолей на ладонях побольше было, потому как они шуршали, будто наждачная бумага по сухой доске. – Но вот доктор Мак-Олифф хотел бы задать вам несколько вопросов.

А сам смотрит на него такими глазами, что сразу видно – какие это вопросы, ему неизвестно, и я перепугалась еще больше. Не понравилось мне, что этот лиса шотландец считает дело слишком серьезным, чтоб дать бедняге Гаррету Тибодо случай все изгадить.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, миссис Сент-Джордж, – говорит Мак-Олифф с шотландским своим акцентом. Он был коротышка, но плотненький и сложен хорошо. Усики такие аккуратные и совсем седые на манер волос, и в шерстяном костюме-тройке он был похож на здешний народ не больше, чем его акцент на американский. Его голубые глаза так и сверлили мне лоб, и я сразу поняла, что все его соболезнования – пустые слова и сочувствия в нем ни на грош нету – даже и к себе, что уж о других говорить. – Я весьма сожалею о вашем несчастье и потере.