Долорес Клейборн

Бедняга Гаррет так откинулся на стуле, что чуть его не опрокинул, и, думается, обругал себя последними словами.

– Ладно, ладно, – бормочет, – ничего страшного…

Мак-Олифф обернулся ко мне и хотел повторить вопрос, только я ему не дала: к тому времени я уже успела бы до десяти сосчитать.

– Нет, – говорю, – не слышала. Так ведь в проливе люди начали сигналить и орать, как только солнце на ущерб пошло.

Он выждал, не скажу ли я еще чего – такой у него приемчик был: молчать, чтоб человек сам себя в ловушку загнал, – и тишина между нами прямо зазвенела. Я руки на сумочке держу – пусть звенит. Он на меня смотрит, я на него.

«Ты у меня заговоришь, баба! – твердили его глаза. – Ты мне скажешь все, что я хочу услышать… и два раза, если я захочу!»

А мои глаза отвечают: «Фигушки, дружочек. Можешь сидеть и сверлить меня своими голубыми гляделками, пока в аду на коньках кататься не начнут, но ни единого слова от меня не дождешься, пока сам рот не раскроешь и не спросишь».

Вот так мы почти целую чертову минуту вели поединок на глазах вроде как, и под конец я начала слабеть, меня все больше тянуло сказать ему что-нибудь, пусть хоть: «Разве мамочка вас не учила, что пялиться на людей неприлично?» Но тут Гаррет заговорил – а вернее, его живот. Просто выпалил длинным таким пу-у-ууууу…

Мак-Олифф поглядел на него, весь скривившись, а Гаррет вытащил перочинный ножичек и принялся выскребать грязь из-под ногтей. Мак-Олифф вытащил записную книжку из внутреннего кармана своего шерстяного пиджака (шерстяного – это в июле-то!), заглянул в нее, а потом убрал назад в карман.

– Он пытался вылезти, – наконец сказал он, будто сообщил, что у него деловое свидание.

А мне будто кто-то вилку вогнал пониже спины, где меня Джо полешком огрел, но я и виду не подала.

– Да ну? – говорю.

– Именно, – говорит он. – Ствол колодца выложен камнями (только вместо «а» он, Энди, «о» произнес, у них ведь все «о» да «о»), и на нескольких мы нашли кровавые отпечатки ладоней. Насколько можно судить, он поднялся на ноги и начал медленно взбираться наверх, перехватывая руки. Поистине геркулесовские усилия вопреки боли, какой я и вообразить не могу.

– Мне тяжело слышать, – говорю, – что он мучился. – Голос у меня оставался спокойным (вроде бы), но чувствую, подмышки у меня вспотели, и, помнится, я испугалась, что пот у меня на лбу выступит или в ямках у висков, и он увидит. – Бедный Джо!

– Вот именно, – говорит Мак-Олифф, а его маячные глаза опять сверлят и вспыхивают. – Бедный… Джо. Я полагаю, ему удалось бы вылезть, хотя он бы вскоре умер. Но да, я уверен, что он мог бы выбраться из колодца. Однако нечто ему помешало.

– Что помешало? – спрашиваю.

– У него был проломлен череп, – сказал Мак-Олифф. Глаза у него горели по-прежнему, но голос стал ласковым, как кошачье мурлыканье. – Между его ногами мы обнаружили большой камень. Он был залит кровью вашего мужа, миссис Сент-Джордж. И в этой крови мы обнаружили несколько фарфоровых осколочков. Знаете, какое объяснение я им нашел?

Раз… два… три…

– Вроде бы этот камень разбил ему не только голову, а еще и вставную челюсть, – говорю. – Грустно это. Джо она очень по вкусу была, и даже не представляю, как Люсьен Мерсье без нее придаст ему пристойный вид для похорон.

Когда я это сказала, губы Мак-Олиффа расползлись, и я хорошо разглядела его зубы. Обе челюсти свои. Он, думается, хотел изобразить улыбку, только не вышло. Совсем не вышло.

– Да, – говорит и показывает мне оба ряда ровненьких, аккуратных зубов до самых десен. – Да, я тоже пришел к такому выводу. Это осколки его нижней вставной челюсти. Так вот, миссис Сент-Джордж, нет ли у вас объяснения, каким образом этот камень мог поразить лицо и голову вашего мужа в тот момент, когда он почти выбрался из колодца?

– Нету, – говорю. – А у вас?

– Есть, – отвечает. – Подозреваю, что кто-то вывернул этот камень из земли и бесчеловечно и преднамеренно обрушил его на откинутое молящее лицо вашего мужа.

После этого никто ничего не сказал. Хотя мне-то, Бог свидетель, хотелось вскочить и крикнуть: «Это не я. Может, кто-то это и сделал, но только не я!» Но не могла: опять я была в ежевичной чащобе, только на этот раз чертовых колодцев в ней пряталось не сосчитать.