Дом

Когда я возвращаюсь домой, так ничего и не сделав за весь день, Полетт сорвала куш из трех клиентов (за весь день их показалось всего четверо). Девушки, которых поначалу это забавляло, стали принимать ее удачу на свой счет. Естественно, мне интересно, что же такого делает Полетт. Ровно так же, как мне интересно, что делают другие. Я бы очень хотела знать, что происходит за закрытыми дверями. Как минимум один человек в Манеже в итоге, который хочет знать. Но на мой полный намеков вопрос, дающий почву для откровений, — «Какой он?» — я всегда получаю в ответ одно и то же: долгий взгляд, подразумевающий, что меня это не касается, и недоумевающий, зачем мне знать подробности. Может, я развратница? Или доношу все Мило? Если же девушка проявляет немного вежливости, мне достается стандартный ответ: «Пойдет, нормальный был». Но после случая с тем греком я знаю, что эти пять слов могут значить абсолютно все что угодно.

Мне не понять, кто же все-таки провоцирует неловкость: они сами или начальство? Например, жадные домоправительницы, смутно вызывающие чувство вины. Ясно как день, что они не видят общего между собой и девушками, за которыми присматривают. Раз они не хотят ничего знать, значит, воображают, что их настойчивая глухота оберегает их от брызг разврата, в коем они, впрочем, увязли, как и все остальные. Я долго позволяла Яне плохо с собой обращаться, пока юная испанка, та, что посоветовала мне, как правильно употреблять кокаин в рабочей обстановке, не напомнила мне суровую правду: именно они работают на нас, не наоборот. Деньги приносят девушки, не домоправительницы. Они же просто прибирают и принимают плату у клиентов, ничто не дает им права бегать за нами, подобно церберам.

С этой реальностью не поспорить, стоит лишь разок четко и уверенно осознать ее. Однако это не мешает Яне устанавливать свою власть в нашем маленьком мирке с нажимом, что не испортил бы шарма некоторым известным местам лишения свободы. Как у любой тюремщицы, у нее есть любимицы и козлы отпущения, которые меняются по ее настроению. Порой, надеясь сделать ей приятное, мы только раздражаем ее пуще прежнего. Неизменными остаются правила: не вертеться у нее под ногами и, главное, никогда не пытаться заставить ее говорить по-английски. Лучше уж попросить ее повторить по-немецки два, три, четыре раза. Под конец она все равно войдет в близкое к трансу состояние, но это произойдет не так быстро: стрелки часов тем временем успеют сдвинуться.

«На следующий день я оказываюсь…»

На следующий день я оказываюсь наедине с Яной на протяжении шести часов. Целых шесть часов. От нечего делать я начинаю проворачивать в голове скупой счет, вычислять свой заработок за неделю. Он с трудом доходит до ста пятидесяти евро за тридцать часов глубочайшего ничегонеделания. Накануне мне выдали мои кровные за вычетом тридцати пяти евро, помноженных на количество отработанных дней, которые Манеж оставляет себе в залог, дожидаясь моего номера налогоплательщика. Яна, озабоченная больше меня самой, говорит:

— Это ведь все-таки деньги, Жюстина. Ты должна решить эту проблему.

Факт в том, что у меня есть некая логика по этому поводу, только эти идеи пока просто плавают в моей голове в окружении тысячи прочих провальных планов. За пятнадцать дней я могла десять раз сходить в налоговую, затем чтобы мне присвоили фискальный номер. И если я не удосужилась сделать это, то не лень тому причина, хоть мне и хотелось бы в это верить. Нет, дело в том, что я не очень-то тороплюсь основательно регистрироваться в Манеже. Сумма, которую у меня тырят каждый день, представляется мне залогом свободы, уже достаточно поставленной под вопрос. Я однозначно зарабатывала бы больше с этим Steuemummer, но разве я не заработала бы куда больше по всем параметрам в месте, куда реально приходят клиенты?

Забурившись в кресло, я взвешиваю за и против. Не проходило и дня, чтобы я не задавалась вопросом, можно ли отсюда уйти, можно ли уволиться. С точки зрения закона мой вопрос кажется смешным, но в бровях Мило читается легкая насмешка над законом. Иногда мне кажется, что стоит почитать статейки на эту тему, но не хочу, чтобы какой-то предвзятый журналист испугал меня еще больше.

Давала ли я им свой адрес?

Предположим, что никто не станет преследовать меня — что было бы уже замечательно. Смогу ли я с достоинством постучать в двери другого борделя? Это, наверное, совсем маленький мирок, где все всё про всех знают. Сколько времени уйдет, чтобы распространить новость о том, что какая-то француженка появилась на сцене публичного дома-конкурента? Если, конечно, Мило есть до этого дело. Хотя как эта новость смогла бы не заинтересовать его? У меня за пятнадцать дней было больше клиентов, чем у некоторых девушек за месяц. Даст ли он мне безнаказанно приносить деньги другому борделю и разносить повсюду слухи о том, что в Манеже абсолютно все работает не так, как надо? Любопытно было бы посмотреть на это.