Вероника отложила телефон и принялась раздумывать, когда ей лучше спуститься в подвал так, чтобы Егор этого не заметил. Для этой цели более всего подходили будние дни, когда он был на работе. Однако в отсутствие Егора лазить в подвал Веронике не хотелось. Мало ли что может случиться – например, дверь захлопнется, а она не сможет ее открыть. Да и страшновато, учитывая недавние ее галлюцинации. Она решила, что сделает это в субботу, рано утром, пока Егор будет спать.
Так она и поступила. Проснулась в восемь, прислушалась: Егор мирно сопел под боком. Вероника потихоньку вылезла из постели, натянула спортивный костюм и на цыпочках сошла по ступенькам в гостиную. Там царили полумрак и тишина. Вероника выпустила Мальчика во двор, наскоро глотнула чаю и, взяв с гвоздика связку ключей, спустилась по узенькой лесенке. До этого она никогда сама не открывала тяжелую железную дверь. Ключ плотно сидел в скважине и не хотел проворачиваться. Вероника порядочно повозилась с ним и уже подумала, что из ее затеи ничего не выйдет – придется просить Егора о помощи и, стало быть, раскрывать перед ним карты. Но тут наконец несговорчивый ключ дернулся и подчинился ее нажиму. Раздался щелчок. Вероника толкнула дверь и зашла в подвал.
Тут же в носу у нее засвербило от пыли и захотелось чихнуть. Она так и не вымыла полы – не до того ей было все это время. Вероника дала себе слово на этой же неделе привести тут все в полный порядок. Она бродила между наваленными в кучу вещами, брезгливо трогая их и стараясь отыскать среди этой груды мусора что-то, имеющее отношение к живописи. Скоро ей повезло – она наткнулась на коробку с красками, почти новыми, неиспользованными. Рядом лежал пакет с кисточками. Обрадованная успехом, Вероника продолжила поиски. Она была уверена, что где-то тут есть и мольберт, да не простой, а дорогой, возможно, профессиональный. Краски и кисти тоже были весьма недешевые.
В носу щекотало все сильнее, Вероника поминутно чихала, глаза у нее стали чесаться и слезиться. Она наткнулась на перевернутый кверху ножками стул, замаскированный какой-то бумагой, едва не полетела на грязный бетонный пол, чертыхнулась и поняла, что нужно закругляться. Нет тут никакого мольберта.
Едва она так подумала, как тут же увидела его. Он стоял в углу, у самой стены, аккуратно прикрытый куском светлой ткани. Вероника сняла ее и невольно залюбовалась. Великолепный мольберт, красивый, удобный. Теперь оставалось придумать, где спрятать его от Егора. Вероника решила, что отнесет в мансарду, куда они почти не заходят. Она сунула под мышку коробку с красками, подхватила мольберт и потащила его к двери. Однако не тут-то было: одна из ножек зацепилась за что-то и застряла. Вероника стала дергать и уронила краски. Они рассыпались по полу. Мольберт тоже упал.
Послышался хруст. Вероника испугалась, что ножка обломилась. Она плюнула на краски, присела на корточки и стала смотреть, все ли цело. Все оказалось на месте. Вероника вздохнула с облегчением, подняла коробку из-под красок и тут увидела на ее дне пачку аккуратно сложенных тетрадных листков в клетку, исписанных мелким, убористым почерком. Пачка была довольно толстой. Вероника извлекла листки из коробки, осторожно расправила верхний и вгляделась в ровные строчки, написанные синими чернилами, думая, что это кулинарные рецепты – ее бабушка именно так хранила их, в жестяной круглой коробке из-под печенья.
«Девочка моя, Снежана! Снова я пишу тебе, хотя знаю наверняка, что ты не прочтешь этих писем. Ну и что? Какая мне разница? Я должен говорить с тобой, хоть на бумаге. Ты думаешь, что я предатель, никчемный, безалаберный болван, разрушивший наше счастье. И ты права. Нет мне прощения. Я только хочу, чтобы ты была счастлива в своей новой жизни. Пусть у тебя все будет хорошо, а у меня самого ничего хорошего уже не осталось. Только воспоминания и эта бумага, на которой я могу обратиться к тебе. Улыбайся, мое сокровище! Обнимаю тебя и нежно целую. Твой С.».
…Вероника с удивлением повертела в руках пыльный листок. Кто это писал и кому? Неужели Снегирев своей супруге? Значит, ее звали Снежана. Но в чем провинился Николай перед женой, за что так слезно молит прощения? Вероника раскрыла другой листок: «Ангел мой, Снежана! Снова я беспокою тебя и не могу иначе. Без тебя дни чернее ночи. Я все вспоминаю твои слезы – как я мог допустить, чтобы ты плакала? Ты, всегда смотревшая с гордостью в лицо любым трудностям. Каким чудовищем нужно было быть, чтобы довести тебя до края? Надеюсь, ты простила мне эти слезы. Надеюсь, ты не плачешь больше. Твой, вечно твой С.».