Дом близнецов

Из алой пещеры чудовищной глотки, годной для паровоза, вылетел страстный спиритуальный голос бесполого существа, струя чистой музыки, голос поющей луны, которая как раз к этому времени причалила за огромным окном столовой в нише между стволами. Он не пел, он умирал от печали и обиды на норов античного мира. Протягивая свою сдобную руку движением мольбы, он просил прощения у жестокой мужеподобной богини, которую его плачущий взор нарисовал в высоте небес, жестокую Астарту-девственницу, любовницу охотничьих псов. Протягивая платок, как нежное сердце Пьеро, он, тоскуя, лил из голоса слезы, а из снежного платка — горячую кровь, которая расцветала гиацинтами под его мольбой. Я не виноват, богиня, что нечаянно оказался рядом с твоей наготой. Что кастрату твоя нагота! Почему ты караешь меня за несовершенство подлунного мира? Прости и прощай… Умри, восклицала жестокосердая богиня, я и в аду буду терзать твою наглость зубами собак! От жалости к пленнику смерти у всех закипели слезы, князь закрыл лицо руками в припадке эмоций. Взяв высшую ноту, от которой зазвенела луна, напудренный болью, толстый Пьеро упал на колени, погружая голос прощания в купель лунного блеска, и вместе с ним в эту чашу кончины упали все жребии наших судеб, благодарно обнимая и принимая наказание богини охотницы — вечную смерть.

Овации.

Певцу помогли встать на ноги.

Отрешенный и равнодушный к тому чуду, которое всех потрясло, Фарро вернулся к столу и принялся промокать лоб от бисера пота и безучастно думать о чем-то своем, ковыряя в ухе толстым мизинцем.

Валентин был готов прикончить его за такой прозаизм. «Ведь он только что заставил меня разрыдаться!»

— Был исполнен дуэт Артемиды и Актеона из утраченной оперы Генри Перселла, — сказал князь. — Но два года назад мне повезло купить на аукционе в Лондоне архив Бенджамина Бриттена и Питера Пирса с найденной партитурой Перселла. Он написал ее после гениальной оперы «Дидона и Эней». В паузе между «Королем Артуром» и «Королевой фей», зимой 1691-го. И с тех пор это лакомство мы подаем к нашему ужину.

На этом застолье было закончено, хрустальные головоломки бесшумно убраны, поданы горячие блюда (в том числе и тарелка французских виноградных улиток в зеленом провансальском масле) и прочая пища.

Повар объявил, что за основу ужина в резиденции Хагевельд взят ужин, данный президентом Франции Франсуа Миттераном и его супругой в честь Его Величества Короля Карла Густава и Ее Величества Королевы Сильвии в резиденции Франции в Стокгольме в четверг, 17 мая 1984 года. А именно: паштет из гусиной печенки, бретонский омар и эскалоп из окуня с корнишонами, отварной молодой картофель с морковью, французские сыры и на десерт пирожное-пралине с глазурью и свежей клубникой.

Из вин гостям будут предложены: Шато Сюдюиро 1967 года, Кортон Шарлемань Л. Латур 1978, Нюи Ле Кай. П. Миссере 1969 года и Шампанское Кристалл Редерер 1979 года. Валентин выбрал Шато. Впрочем…

Впрочем, после дивного пения все потеряло смысл, вкус и цвет.

Настала ночь с понедельника на вторник.

Валентин вернулся в номер встревоженным и долго не мог заснуть. Во-первых, детектив был поражен собственным красноречием: никогда еще он не рассуждал вслух о вещах, о которых прежде даже не думал. Это пиршество ума удивляло и пугало. Причину своего странного вдохновения он все больше и больше видел в наркотическом аромате цветов мандрагоры. Надышался! Во-вторых, он был обеспокоен предстоящей встречей с секретарем покойного профессора. Его приезд грозил полным разоблачением: человек, столько лет знавший патрона, в секунду обличит самозванца. Валентин уже понял — гнев князя будет ужасен. Как он прорычал в сторону кутюрье: «Бойся гнева терпеливого человека!» И этот рык всего лишь по поводу пары глупых улиток. Что же с ним будет, когда он выведет на чистую воду не пустяк, а предательство: вторжение в частные владения, обман доверия, подмену имени, и все ради презренной алчбы и похоти сыска… На этом тревожном уступе скалы Валентин уснул, но только-только сон набрал в легкие забытья сонм сновидений, как в дверь постучали.

Валентин проснулся.

Постучали второй раз негромко, но настойчиво. Затем третий — уже с раздражением. Он запахнулся в самурайский халат, подтянул шелковый пояс и открыл высоченную дверь.

Это была Герда. В слезах. С наказанными ушами в следах йода.

Она показала свой пароль — язык с каплей пирсинга: «Это, я Герда». И приложила палец к губам: тсс…

На ней был точно такой же японский халат, затянутый поясом.

— Что случилось?

— Я прошу твоей помощи.

— Какой еще помощи?

Она встала на колени.

— Только без мелодрам… Я слушаю.

Он легко поднял девушку.

— Не здесь.

Она схватила его за руку горячей ладошкой и, миновав два холла и коридор, они оказались в бильярдной комнате.

— Тут не подслушивают.

— Отлично… Говори.

Она села на край бильярдного стола.

— Клавиго, помоги мне бежать.

— Разве ты в плену?