Дом близнецов

Ага, подумал Валентин, этим привычным наказанием здесь обычно завершается первая половина застолья. Поведение певца послужило подтверждением этой догадки. Князь еще только начал свой спич о параллелях, как наш вдохновенный Бетховен уже зачесывал пятерней непокорные волосы. Потом встал, сонный и вялый, прошел к роялю, положил пухлую руку на край инструмента, достал из кармана белоснежный платок (маска листала ноты, а Магда принялась поклевывать пальцами клавиши), откинул назад свою исполинскую голову с львиной гривой и, содрогаясь туловищем, где на груди пульсировал ком, словно там прятался львенок, запел. Бог мой, он запел на немецком двумя голосами — тенор и меццо-сопрано — дуэт из великой оперы Глюка «Орфей и Эвридика», тот страшный финал третьего акта, где Орфей уже вывел из ада любимую, но оглянулся от ее печальных упреков: «О, почему на нее не смотрит Орфей, разлюбил?» О ужас, оглянулся, нарушив запрет Зевса, и любимая тут же упала замертво. Обливаясь слезами, Орфей скорбит над ее мертвым телом. В той точке, когда Эвридика смолкла, пение достигло кипящей трагической выси. Луна, как и вчера, подкараулила кульминацию и театрально выкатилась за идеальным огромным стеклом в прогалину между кронами сосен и пиками елей, озарив муки Орфея мертвенным светом ада. Выхватив картонный кинжал, чтобы покончить с собой, простирая руки к луне, упав на колени, сотрясаясь, как вулкан скорби, Фарро пел обо всех нас, кто родился на этой земле, обо всех обреченных терять своих Эвридик, обо всех, кто неизбежно спустится в ад и не сможет оглянуться на крик: оглянись! Голос певца обвивал окаменевших гостей кольцами той силы, с какой змей, плеснув с волною на берег, окольцевал детей Лаокоона. Князь не смог скрыть своих слез и закрыл руками лицо, двойняшки были бледны, гости из Хайфы, вскочив со своих мест, закрыв глаза от напора эмоций, отрешенно раскачивались перед плачем Орфея, как перед стеной Плача в Иерусалиме… «Шхина!» — восклицал хасид, и обнимал окаменевшего от потрясения друга. «Шхина», — кивал тот в ответ, что значит: «Здесь, сейчас к нам присоседилось всепроникающее присутствие Бога, его слышащий взгляд».

Еще секунда — и кинжал вонзится в горло певца, но чу… слышен летящий голос Амура (сопрано), голос, звучащий ликованием вести: боги прощают певца и возвращают его любимую Эвридику к жизни! Исторгнув начало арии Купидона третьим голосом и, оборвав его на ликующей точке, Фаринелли вытер платком взмокший лоб, раскланялся на овации и отрешенно вернулся за стол, рухнув всей тушей на стул. Стул застонал от тяжести.

И опять Валентин с легкой ненавистью пожирал глазами певца, который, спустившись с трагической высоты, где только-только парил вместе с голосом под самыми звездами, плотоядно рыскал рукой по скатерти в поисках зубочистки…

Князь промокнул слезы и дал сигнал накрывать.

Повар объявил, что сегодняшний ужин повторяет ужин, данный господином Жискар д‘Эстеном, президентом Франции, и его супругой в честь господина Феликса Уфуэ-Буаньи, президента Республики Берег Слоновой Кости и его супруги, устроенный в Елисейском дворце в понедельник 3 мая 1976 года.

К ужину были поданы: консоме из домашней птицы по-старинному, морской язык в слоеном тесте «Лавальер», фаршированная пулярка по-гатинезски, рагу из весенних овощей, салат из сердцевин салата-латука с зеленью. На десерт сыр и Ардешский пышный бисквит с соусом пралине. Плюс вина: Мерсо Гут д’Ор 1971 года, Шато Тальбо, 1964, и шампанское Редерер, 1969.

В разгар ужина Герда сделала вид, что уронила вилку, бессовестно полезла под скатерть и под столом пребольно ущипнула Валентина за икру. От щипка он чуть не вскрикнул.

А в тот момент, когда Валентин подошел попрощаться, князь придержал его локоть,

— Дорогой Клавиго, уделите мне пару минут.

После чего провел вверх по лестнице на балкон, откуда открывался потрясающий вид на лунную Балтику и звездное небо, на стриженый в духе Версаля простор цветника, обрамленный белыми чашами света. Луна, ровный лоск моря, гребень сосен вдоль края земли, трепет весенней ночи, полной сырого блеска, наполнил сердце Валентина неведомым прежде чувством благоговения перед жизнью…

— Простите князь, я хочу…

«Была, не была, пора раскрываться», — решился детектив, устрашенный чтением мыслей за ужином, но сказал вовсе не то, что хотел:

— Я хочу сказать вам, что вот уже третий день переживаю странное чувство. Словно я вдруг поумнел, словно душа моя стала тоньше, Минуту назад я и не знал, что на свете есть Глюк и его гениальная музыка, а стоило только Фарро запеть, я сразу вспомнил, боже, это же Кристоф Глюк, его лучшая опера, финал третьего действия, где Орфей выводит из Аида любимую Эвридику и, нечаянно оглянувшись, нарушает зарок Зевса.

Князь удивленно выслушал лжеКлавиго, затем, церемонно обняв, ответил: