Дом близнецов

— Дорогой друг, итальянцы прекрасные знатоки музыки, и не стоит вам наговаривать на себя. А тайна вашего оживления для вас и меня никакая не тайна — это же аромат мандрагоры, она цветет смыслами и увеличивает объем нашей души. По слову Платона, истина — это припоминание. Вы просто припомнили забытое.

Он показал на оранжерею:

— Видите, хотя свет погашен, она почти светится!

Действительно, от стеклянной галереи расходилось свечение. а внутри подрагивал рой светляков, словно оранжерея вдохнула в себя Млечный путь, как аромат, и сейчас наслаждается звездами.

— Заметили, как прощался наш агностик из Хайфы? Он так тискал мою руку — пальцы до сих пор ноют. Он сказал что, услышав пение Фарро, впервые расплакался и поверил в Творца, в чудо и — клянусь, профессор, — он распрощался с позитивизмом. Это победа!

Слова князя перебил шум: в вольерах псарни поднялся стон и лай при виде идущего егеря с ключами свободы.

Куртка князя, в которой отражалось лицо собеседника кусками в осколках, была нелегким испытанием для детектива: казалось, сама одежда видит тебя насквозь…

Пользуясь причудливой паузой в настроении фон Борриса, Валентин спросил:

— А что означают эти странные акведуки?

Сыщик пытался использовать каждый миг расположения хозяина.

— Это причуда дизайнера, который планировал Хегевельд. Он уверяет, что арки из нержавеющей стали утраивают силу оранжереи.

— В это трудно поверить. Можно ли магнитом усилить запах цветов?

— Наверное, нет. Но, профессор, я же хотел вам показать Спику.

Он первым приставил глаз к хвосту телескопа, а затем уступил место гостю. Валентин прижал глаз к окуляру и увидел в космической пустоте бело-голубой светоч ярчайшей звезды в созвездии Девы, похожей на четырехугольник.

— Спика — двойная звезда. Звезда из двух близнецов. Вокруг главной вращается более слабый спутник с периодом в четыре дня. Но эта близость на деле равняется расстоянию в одиннадцать миллионов километров. Да и слабость близняшки весьма относительна, Спика-два ярче нашего солнца в разы, а весом больше в шесть раз. Но вот что меня гложет, профессор. Спика от нас находится на расстоянии в 250 световых лет. И черт знает, может быть, она уже взорвалась, или погасла. Все, что мы видим, как известно всем, далекое прошлое мироздания. Короче, нам никогда не увидеть истинное положение дел. Подтасовка под человека — вот основание мира… и то, что не дает мне покоя, Клавиго.

— Князь, я тоже часто думал об этом, — сказал Валентин, понимая, что никогда прежде об этом не думал, и одновременно переживая услышанное от князя, как свои мысли, — и чаю, что эта подтасовка дана нам во благо. Мы закутаны в сон, как младенцы в утробе. Истина нас точно прикончит. Вот почему мы толком никогда не рождаемся, а мыслим, по сути, мечтами об истине.

— Негодность мира — вот в чем моя проблема, профессор, — вымолвил князь. — Мы никогда не увидим Спику, но… Но, не буду вам докучать. Скоро полночь.

Тут они тепло попрощались. Доверие князя растет — тем больше ужаса в сердце обманщика.

Лифт не работал… надо же, такой пошлый сбой в идеальной системе.

Поднимаясь по лестнице в свой номер, Валентин Драго вдруг замер и вцепился в перила окаменевшей рукой, лицо его мигом покрылось бисером мелкого пота. Неужели! — его затрясло — опять! — не хочу, ни минуты, ни секунды, ни полсекунды…

Это был приступ семейной мании: вожделение покончить с собой.

Бог мой, а он-то думал, что излечился! Семь лет прошло с последней попытки суицида, он прошел лечение в клинике, закодировал тягу и вот — все насмарку. Опустившись на ступени, он хотел уже звать на помощь ночного портье, но внутренний голос повелел: не кричи, а ищи-ка шустрей шнур для петли или вынь ремешок из брюк, он сгодится. Закрепи один конец вокруг балясины, а тот, где пряжка, затяни вокруг горла. И — ну же! — перевались через перила, ремень выдержит груз твоего тела, и все будет кончено. Подчиняясь припадку черной депрессии, Валентин стал вытаскивать ремень из штанин. Тетка рассказывала, что дядя Петр четыре раза побеждал порыв к суициду. Вставал на стол с накинутой петлей и, закрепив конец веревки на крючке для люстры, начинал рассматривать потолок. Так он цеплялся за жизнь. Вот пятно, оно похоже на облако, а эта трещинка — как ослиный хвостик, забавно, а вот царапина, след от ремонта, который был год тому назад, а это что… ах, это же лепнина, круг из лепестков алебастровой розы… темнеет… потолок залит закатом… трещина совсем не видна… так дядя стоял два-три часа, пока приступ черной депрессии не отступал, тогда он снимал петлю с горла и, спустившись со стола на стул, шел пить свой кофе.