Дом для меня

Убрав руки от живота, севший напротив Васильцев поцеловал одну из них в запястье, а потом припал поцелуем к маленькой ложбинке над солнечным сплетением. Лер рвано выдохнул и запрокинул голову, закрывая глаза и отдавая всего себя владеющей ими стихии. Легкие, нежные поцелуи постепенно превращались в укусы, жесткие ладони скользили по спине, спускались по ягодицам к коленям и от них забирались под широкие штанины шорт.

Васильцеву всегда можно было сказать «нет», но только до определенного этапа, и сейчас они его перешагнули. Лер раньше не чувствовал этот рубеж, пока однажды не сказал «нет» стихии, которая не воспринимала уже человеческую речь. Это было перед командировкой Васильцева, сразу после столкновения с Самсоном в лифте. Дима вернулся домой, они разделись, Лер вел себя как обычно, а потом решил, что не сегодня. Сегодня он просто не мог, не после этих объятий, не после Самсона, чей терпкий запах одеколона словно пропитал собой Лера.

– Нет!.. – Лер оттолкнул чужие руки, было так же темно, как сейчас. – Нет, прости. – Сердце, словно испугавшись, забилось быстрее, сбивая дыхание и поднимаясь к горлу. – Не сейчас.

Мурашки поползли по лицу и плечам, забираясь в корни волос.

Васильцев, такой же темный, словно из гранита вылепленный, замер на мгновение, а потом, перехватив руку Лера, которой тот его оттолкнул, дернул ее в сторону, резко переворачивая его на живот, и, с силой нажав на хребет у шеи, вдавил в прохладную постель. Больше Лер не сопротивлялся, потому что не хотел, чтобы это окончательно превратилось в изнасилование, пусть в голове это останется принуждением с иллюзорным заблуждением, что он мог отказать.

– Говори мне «нет» сразу, – бросил Васильцев с утра, и они закрыли эту тему.

После этого Лер стал чаще говорить Васильцеву «нет», и тот подавлял черную бездну в своих глазах, давая Леру понять, что есть рубеж перед морскими буйками, где еще можно развернуться и доплыть до берега, но стоит их преодолеть, и он перестанет принадлежать себе и суше. Лер научился чувствовать эту грань, за которой, пока ты не растворишься в чужом желании, тебя не вернут на берег, не закончится ночь и не наступит день.

Прохладное белье окутало спину, Лер выгнулся в чужих руках, чувствуя, как под затылок скользнула рука, собирая его волосы в кулак и потянув за них, заставила запрокинуть голову, обнажая шею.

Лер всегда старался не шуметь, но в такой тишине его тихие стоны, болезненные вскрики казались слишком громкими, поэтому он закрывал рот руками или кусал запястье, но Васильцев, словно нарочно выжимавший из него звуки, перехватывал руки, убирая их от лица, вытаскивал изо рта прикушенную ткань одеяла, заменяя их своими губами, и ловил в поцелуи болезненные стоны. Не было ничего, что не принадлежало бы ему, что Лер мог бы спрятать для себя, не показать. С Васильцевым не получалось держать личные границы, оставляя для себя кусочек пространства, где можно было скрыться, закрывшись на все замки, секс с ним вытряхивал Лера из самых темных углов, вынимая вместе с трусливо спрятавшимся Лером все его больные чувства и эмоции. Единственное, за что был благодарен Лер Васильцеву в этом болезненном процессе, – тот никогда не включал свет и они оба делали вид, что слез не было.

Он насильно толкал его к самому краю, преодолевая иногда немое, а иногда яростное сопротивление, желая видеть искренние, обнажающие спрятанную душу эмоции, и если Лер злился и закрывался, то секс становился болезненным, и не вскрывшиеся добровольно замки выламывались вместе с дверью.

Васильцев пеленал его в каменные объятия и грубыми, болезненными толчками, сжимающими шею руками ломал скорлупу, пока Лер не сдавался, открываясь и отдавая чувства, принадлежащие не Васильцеву, а Самсону, но сегодня все было по-другому, Лер сам хотел открыть эти щиты, потому что на этот раз у него было пусть одно-единственное, но искреннее чувство благодарности, принадлежащее Диме.

Лер сам тянулся за поцелуем, целовал руки и плечи, сжимал ногами бедра, и в какой-то момент порабощение превратилось в мягкое слияние с морскими приливами удовольствия без боли.

Соприкасаясь влажной кожей и загнанно дыша, они словно впервые познакомились, и Дима, такой настоящий, без ледяной своей личины, впервые показался живым. Лер дотянулся рукой до его лица, огладил пальцами скулы и, притянув Диму к себе, впервые поцеловал его так, как мечтал поцеловать Самсона, вложив всю нежность, на которую был способен и с которой не только Васильцев еще был не знаком, но и Лер.

Васильцев расслабил локти и, опустившись сверху на Лера, несильно прикусил ему плечо, почувствовав соленый привкус влажной кожи, чтобы с языка не успело сорваться фатальное: «Я тебя никогда не отпущу».

Глава 19