Дом духов

Пансион, где жила Аманда со своим братом, находился в ветхом доме, который полвека назад, возможно, и обладал известным блеском, но утратил его, по мере того как город стал строиться на отрогах Кордильер. Сперва дом заняли арабские торговцы, которые добавили ему претенциозные фризы из розового гипса, а позже, когда арабы сосредоточили свою торговлю в турецком квартале, владелец превратил его в пансион, разделив на плохо освещенные комнаты, тоскливые, неудобные, с низкими потолками, – для съемщиков с небольшими средствами. В узких и сырых переходах вечно царил смрад дешевых супов и тушеной капусты. Дверь открыла хозяйка пансиона собственной персоной, рослая, огромная женщина с тройным величественным подбородком и восточными глазами, утопающими в окаменевших складках жира. На каждом пальце у нее были кольца, и жеманилась она, как послушница.

– Здесь не принимают посетителей противоположного пола, – сказала она Николасу.

Но тот расплылся в неотразимой улыбке, поцеловал ей руку, не отпрянув от облупившегося красного лака на грязных ногтях, пришел в восторг от колец и сообщил, что он двоюродный брат Аманды. Тогда она, побежденная, извиваясь и кокетливо хихикая, со слоновьей грацией повела его по пыльным лестницам на третий этаж и указала на дверь Аманды.

Аманда лежала в постели, укрытая полинявшей шалью, и играла в шашки с Мигелем. Она выглядела настолько бледной и похудевшей, что трудно было ее узнать. Аманда посмотрела на Николаса, не улыбаясь, и даже жестом не давая понять, что рада его приходу. Зато Мигель встал перед ним, подбоченясь.

– Наконец-то ты появился, – сказал ему мальчик.

Николас подошел к кровати и попытался вспомнить прежнюю смуглую Аманду, пахнущую фруктами, Аманду их встреч в темноте закрытых комнат. Но в свалявшемся платке на серых простынях лежала незнакомка с огромными блуждающими глазами, которая сурово смотрела на него.

– Аманда, – пробормотал Николас, взяв ее за руку.

Эта рука без колец и браслетов казалась такой беспомощной, словно лапка умирающей птицы. Аманда позвала брата. Мигель подошел к кровати, и она шепнула ему что-то на ухо. Мальчик попятился к двери, с порога бросил последний злой взгляд на Николаса и вышел, бесшумно закрыв дверь.

– Прости меня, Аманда, – пролепетал Николас. – Я был очень занят. Почему ты не сообщила мне, что больна?

– Я не больна, – ответила она. – Я беременна.

Это слово хлестнуло Николаса, как пощечина. Он отступил так резко, что спиной уперся в оконное стекло. С того дня, когда он в первый раз снял с Аманды одежды, гладя в темноте ее тело и мечтая о его тайнах, он предположил, что у нее достаточно опыта, чтобы избежать неприятностей и не превратить его в отца семейства в двадцать один год, а ее – в мать-одиночку двадцати пяти лет. У Аманды были возлюбленные и раньше, и она первая заговорила о свободной любви. Она придерживалась непреложного принципа, согласно которому они останутся вместе, пока будут испытывать симпатию друг к другу, без пут и обязательств на будущее, как Сартр и Бовуар. Эта договоренность, которая поначалу шокировала Николаса, потом оказалась очень удобной. Беспутный и веселый, он пустился в любовное плавание, не думая о последствиях.

– Что же теперь делать?! – воскликнул он.

– Разумеется, аборт, – ответила Аманда.

Николас испытал крайнее облегчение. Он еще раз избежал бездны. Как всегда, когда он играл на краю пропасти, рядом с ним появлялся кто-то другой, более сильный, чтобы взять на себя все заботы; так было и в колледже, когда он во время перемен сталкивал мальчиков друг с другом, пока они не набрасывались на него, а в последнее мгновение, когда страх парализовывал его, прибегал Хайме и защищал брата, превращая ужас в радость, позволяя ему скрыться среди колонн в патио и выкрикивать оскорбления из укрытия, пока брат пускал кровь из носа и раздавал тумаки с молчаливым упорством машины. А теперь Аманда приняла ответственность на себя.

– Мы можем пожениться, Аманда… если хочешь, – пробормотал он, стараясь показать себя с лучшей стороны.

– Нет, – возразила она, не колеблясь. – Я недостаточно люблю тебя для этого, Николас.