– Пойдем к Маурицио, – сказала она дрожащим голосом. – Мне невыносимо видеть его там совсем одного.
Патриция сделала все приготовления к похоронам. Паола осталась дома. В то утро Патриция изображала образцовую вдову в черной вуали поверх темных черных солнцезащитных очков, в черном костюме и черных кожаных перчатках. При этом она не скрывала своих истинных чувств.
– На человеческом уровне я скорблю, но на личном уровне не могу сказать то же самое, – опрометчиво заявила Патриция ожидающим журналистам.
Она заняла свое место в первом ряду скорбящих, рядом с Алессандрой и Аллегрой, которые также надели большие черные солнцезащитные очки, чтобы скрыть слезы. Пришло не более двухсот человек, и из них только несколько друзей, таких как Беппе Диана, Рина Алеманья, Чикка Оливетти, имена из списка бизнес-элиты северной Италии. Многие другие остались дома, опасаясь скандала, связанного со зловещей смертью Гуччи. По той же причине многие другие воздержались от размещения традиционных объявлений о смерти в местных газетах в знак солидарности с семьей покойного. Новости были полны предположений о расправе над Гуччи в стиле мафиозных разборок и предположений о сомнительных деловых сделках, приводящих в бешенство Бруно, Франкини и других близких к Маурицио людей, которые знали, что он был чист на руку. Большинство людей, пришедших на похороны, были бывшими сотрудниками, которые хотели попрощаться с Маурицио, а также журналистами и зеваками. Джорджо Гуччи прилетел из Рима с женой Марией Пиа и сыном Гуччио Гуччи, которого назвали в честь деда. Они сидели на скамье в нескольких рядах позади Патриции. Приехала и дочь Паоло Патриция. Маурицио сжалился над ней, несмотря на конфликты с ее отцом, и нанял ее работать в отделе по связям с общественностью «Гуччи» за несколько лет до того, как продал компанию «Инвесткорп».
– Сегодня мы прощаемся с Маурицио Гуччи и со всеми Маурицио, которые потеряли свои жизни из-за всех Каинов всех времен, – сказал священник дон Мариано Мерло, когда два карабинера под прикрытием тайно снимали и фотографировали короткую церемонию и тщательно изучали гостевую книгу, ища возможные подсказки, ведущие к убийце. После церемонии черный «Мерседес» тронулся с места и направился в Санкт-Мориц, где вместо семейного склепа во Флоренции Патриция решила похоронить Маурицио.
– Телекамер и зевак было больше, чем друзей, – печально говорил позже ризничий Антонио.
– Атмосфера была скорее странной, чем печальной, – заметила Лина Сотис, светский обозреватель «Коррьере делла сера», дерзко рассуждая, действительно ли убийца мог присутствовать на похоронах, как в лучших детективах. Сотис холодно заметила, что, несмотря на свое имя и богатство, Маурицио так и не нашел своей ниши в Милане, финансовой и модной столице Италии.
«Маурицио Гуччи в этом городе оставался в тени. Все знали его имя, но мало кто знал его самого, – написала она в своем отчете на следующий день. – «Милан мне не по зубам», – однажды признался он другу. Этот светловолосый голубоглазый мальчик мог позволить себе все, что угодно, кроме любящей женщины рядом и такого сурового города, как Милан».
На следующий день Паола организовала свою собственную мессу для Маурицио в церкви Сан-Бартоломео, недалеко от Виа Москова, по другую сторону Джардини Пабличи от квартиры на Корсо Венеция.
– Ты знал, как завоевать наши сердца, и никто не любил тебя так сильно, как мы, – сказал Дени ле Кордер, двоюродный брат Паолы и друг Маурицио, читая краткую памятную записку. – Твой убийца совершил не одно преступление, а десять, двадцать, пятьдесят – столько, сколько нас здесь сегодня, потому что в каждом из тех, кто знал тебя, что-то было убито.
Несколько месяцев спустя Патриция с триумфом переехала на Корсо Венеция, 38, где она избавилась от всех следов Паолы, которая вернулась в кондоминиум своего бывшего мужа. В комнатах девочек Патриция приказала сорвать со стен обои в цветочек, а кровати с оборчатыми балдахинами убрать. Она переделала комнаты в своем собственном вкусе с полированной венецианской мебелью и набивными тканями и превратила детскую гостиную, которую Паола украсила темными винными оттенками, в телевизионную комнату для себя и девочек, покрасив стены в ярко-розовый лососевый цвет. Она расставила свои диваны с розовыми, голубыми и желтыми цветами и развесила занавески с кисточками, чтобы все соответствовало пентхаусу Галлериа Пассарелла. На одной из стен висел ее портрет, написанный маслом в полный рост, где ее лицо обрамляли длинные блестящие пряди каштановых волос, о которых она всегда мечтала.
Внизу она почти ничего не изменила, хотя продала бильярдный стол и переделала игровую комнату в гостиную. Ночью она спала в большой постели Маурицио в стиле ампир, просыпаясь от криков павлинов в садах Инверницци. По утрам, после ванны, она надевала уютный махровый халат Маурицио.
– Возможно, он и умер, – сказала она подруге, – но я только начала жить.