Дом и корабль

Олешкевич оказался в корме, и, чтоб не вызывать его в центральный пост, где все время кто-нибудь толчется, Митя пошел к нему сам. Проходя через моторный отсек, Митя увидел Тулякова. Старшина сидел на разножке перед деревянными козлами, на которых покоилась цилиндровая втулка, и «выводил эллипс». При других обстоятельствах втулку можно было просто сменить, но по блокадным временам это было роскошью непозволительной, и эллиптичность выводилась вручную при помощи стеклянной шкурки и шлифовальных порошков. Работа эта требовала высочайшего мастерства, осторожности и терпения. Все эти качества у Тулякова были, но, кроме них, было еще одно: старшина искренне считал свою уникальную работу пустяковиной и занимался ею, как старуха вязаньем, только в свободное время. При появлении штурмана Туляков и не подумал встать, больше того - он сделал гримасу, означавшую: прикрой за собой дверь и подойди поближе. Митя, давно усвоивший разницу между условным кораблем и ремонтирующейся лодкой, не усмотрел в этом нарушения субординации, он уже знал, что можно дерзить, стоя навытяжку, и уважать начальство «из положения сидя». Поэтому он осторожно прикрыл за собой железную дверь с нарисованной на ней таблицей для перестукивания и опустился на корточки рядом со старшиной.

- Товарищ лейтенант, - таинственно прошептал Туляков. - Можно вам вопрос задать?

- Да, - сказал Митя совсем по-горбуновски.

- Неужто расследовать будете?

Митя удивился. Не вопросу - он отлично понял, о чем его спрашивают. Удивила тревога, прозвучавшая в голосе Тулякова.

- А как же иначе, Лаврентий Ефимыч?

- А вот как: пусть Граница возьмет с меня эти граммы, и делу конец. Сразу не могу, а в три дня - могу.

Митя был ошарашен. Неужели Туляков? Нет уж, легче подумать на себя, чем на него.

- Но нельзя же поощрять воровство.

Туляков покачал головой.

- Это не воровство.

- А что же?

- Слабость. По-старому сказать: бес попутал. Не хотел, а взял. Бывает, что и храбрый побежит, и верная жена налево отпустит. Потом трёхнутся, ан поздно, уж ославили.

Митя кивнул. Он вспомнил, как, давясь, уминал краюху Безымянного, и физически ощутил на языке вкус черного хлеба. «Интересно, - подумал он, - мог бы я украсть по-настоящему? Наверно, нет, а впрочем, теперь я не так в этом уверен. И еще - что чувствовал тот, кто спер эту проклятую пайку? Только голод? Или еще что-нибудь? И что он думает сейчас, зная, что его ищут? Я бы на его месте… А впрочем, откуда я знаю, как я поступил бы на его месте… Нет ничего труднее, чем поставить себя на место другого человека. И сколько людей, не обладающих даже в малой степени этим уменьем, берутся судить и решать».

- Ох, старшина, - сказал Митя с несколько натянутой шутливостью, - похоже, что вы знаете, кто это сделал.

- Знать не знаю, - сказал Туляков серьезно. - Догадываться могу.

- Так скажите.

- Зачем же? Кабы я определенно знал, ну тогда дело другое, моя обязанность доложить. А гадать никому не заказано.

Митя подумал, и вдруг его осенило: Конобеев. (Крупный. Любит поесть. Не очень твердого характера. И тоже моторист.)

- Добро, - сказал Митя, вставая. - Я подумаю.

Горбунов выслушал помощника с непроницаемым видом.

- Конкретно: что вы предлагаете?

- Туляков считает…

- Что думает Туляков, я знаю. Ваше мнение?

Митя замялся.

- Еще не сложилось? Десять минут на формирование собственной точки зрения. До свидания.

Митя выскочил из отсека в ярости. Десяти минут едва хватило, не меньше девяти он думал о том, почему Горбунов такая скотина. Затем постучал вновь.

- Ну?

- По-моему, Туляков прав.

Горбунов усмехнулся.

- По-моему, тоже.

На этом разговор и закончился. Митя прекратил расследование. Конобеев, державшийся вначале бодро, к вечеру заметно скис. Весь следующий день он ходил как потерянный, было замечено, что он копит хлеб. К вечеру второго дня он пришел к Олешкевичу и молча положил перед ним нечто, завернутое в газету. Олешкевич так же молча передал сверток Границе. Больше этот случай не обсуждался.

«Черт знает что, - думал Митя, натягивая на голову одеяло, - почему когда кто-нибудь украдет или набьет морду - это „чепе“ и надо доносить по начальству? А когда Туляков изо дня в день делает уникальную работу, это почему-то не „чепе“. Возмутительно». И тут же привычно перевернул: «А с другой стороны - правильно. Ибо поведение Тулякова - норма, а „чепе“ - отклонение от таковой и, естественно, привлекает к себе внимание руководства. Логично. Но тогда почему же в газетах сплошные подвиги и никаких происшествий?»

Говорят, что первый признак тяжелых душевных переживаний - бессонница. Переживания были, а бессонницы не было. Лейтенант Туровцев засыпал исправно, не успевая додумать мысль до конца.

Главное «чепе» стряслось на шестой день Митиного ареста. На этот раз местом происшествия оказался уже знакомый Мите завод, а виновником не больше не меньше как сам Горбунов.