Дом и корабль

- Никогда не видел настоящего художника, - сказал Северцев. - То есть приходилось, конечно, встречаться во всякого рода кулуарах, но это же, сами понимаете, не то.

- Не то, не то, - подтвердил художник. - Надо ходить в гости и разговаривать. Без регламента и без этих девиц, которые строчат… Попросту - чай пить.

- Золотые слова, - сказал секретарь, вставая. Он сдернул салфетку со стоявшего на зеленом сукне подноса, и Митя увидел три чисто вымытых тонкостенных стакана, блюдечко с тремя кусочками рафинада и блестящий мельхиоровый чайник. Художник смутился.

- Это выглядело как намек…

- Я как намек и понял, - весело сказал секретарь. - Насчет сахара не густо, но зато с лимоном.

Чай выпили молча, благоговейно.

- А теперь, - сказал секретарь, дожевывая лимонную корочку, - позвольте узнать, по какому поводу…

- Повод печальный, - твердо сказал художник. - Сегодня утром арестована женщина, которую я знаю тридцать лет…

- Минуточку, - перебил секретарь. Он соскользнул со стола и сел на свое обычное место, между несгораемым шкафом и телефонными аппаратами. - Минуточку. А почему, собственно, вы решили обратиться ко мне?

- Как это почему? - удивился художник.

- А вот так - почему? Райком не производит арестов.

«Всё», - подумал Митя.

- Насколько я понимаю, - сказал художник самым невозмутимым тоном, - райком также не выпекает хлеба.

Секретарь с хмурым удивлением воззрился на Ивана Константиновича. И вдруг захохотал.

- Ого! - сказал он, отсмеявшись. - С вами держи ухо востро… Ну хорошо. - Он вздохнул. - Так что же все-таки вы от меня хотите?

- Я хотел бы знать, в чем ее обвиняют, - сказал Иван Константинович. - Это наверняка недоразумение.

Секретарь промолчал.

- Во-вторых, я рассчитываю на ваше вмешательство. Вы знаете Юлию Антоновну, знаете как честного работника, и ваш долг - воспрепятствовать оговору.

- Вы что же, не доверяете следствию?

- Нет, я очень доверяю следствию и хотел бы помочь ему не совершать ошибок. И последнее - я хочу, чтоб вы помогли мне взять Кречетову на поруки.

Вероятно, Северцева было нелегко озадачить. Ивану Константиновичу это удалось.

- Что-то я ничего не слыхал о подобных случаях, - сказал Северцев, помолчав. - А как вы себе это представляете?

- Что?

- А вот это самое: поруки. Денежный залог?

Художник замялся.

- То-то и оно. Денег у вас нет, а если б и были, их бы у вас никто не взял. Чем же вы ручаетесь?

- Головой.

- Простите, Иван Константинович, - с неожиданной резкостью сказал секретарь. - Для риторических упражнений у меня нет ни времени, ни настроения.

Художник опустил голову.

- Вы правы, - сказал он после паузы. - Извините.

Северцев смягчился:

- Я, конечно, не сомневаюсь в искренности ваших слов. Вашей приятельнице можно позавидовать.

- Не думаю, - холодно сказал художник.

- В ограниченном смысле, конечно. Приятно знать, что есть человек, который хотя бы теоретически готов дать за тебя голову на отсечение. Кречетова ваш близкий друг?

- Это не столь существенно. Существенно, что она человек в высшей степени порядочный.

- Определение несколько аполитичное.

- Скажите, Анатолий Петрович, - спросил художник, - вам никогда не приходилось переходить на нелегальное положение?

- Никогда.

- Я так и думал. Так вот, если, не дай бог, придется и вам понадобится место, где переночевать, я был бы спокойнее за вас, если б вы доверились Юлии Антоновне. Так что не такое уж аполитичное.

- Если это все так, - сказал Северцев, - то не вижу оснований для беспокойства. Предоставим следствию идти своим ходом и будем надеяться, что истина воссияет без нашего с вами давления.

Художник поморщился:

- Не ожидал от вас такого вывода.

- Почему?

- Потому что человек сидит в тюрьме. Как, по-вашему, там хорошо кормят?

- Не думаю.

- Я тоже. Но не это главное. Я убежден, что Юлия Антоновна чувствует себя тяжко оскорбленной, а оскорблять человека так же опасно, как не кормить. У нее уже был инфаркт в тридцать восьмом году, а насколько я мог заметить, два инфаркта с успехом заменяют расстрел.

Митя заерзал в своем кресле. Он и раньше не слишком верил в успех миссии Ивана Константиновича, теперь провал был предрешен. Вместо осторожной попытки что-нибудь разузнать художник шел напролом и только портил дело. С полминуты Северцев сидел молча, подбрасывая и ловя связку ключей. Затем решительно встал и позвонил. Вошла Суворова.

- Амиров у себя?

- Не знаю.

- Узнай.

После ухода Суворовой вновь наступило молчание. Северцев извлек из несгораемого шкафа какую-то бумагу и читал ее стоя, с хмурым выражением на красивом лице. Над головой секретаря висела картина, вернее, масляная копия с известной фотографии. Копия была плохая. Митя оглянулся на Ивана Константиновича, и его перепугало гневно-презрительное выражение, с которым тот разглядывал картину. Митя знал, что именно раздражает художника, но Северцев мог понять это по-другому. Митя уже собирался толкнуть Ивана Константиновича ногой, но в это время секретарь кончил читать, спрятал бумагу обратно в шкаф и со звоном захлопнул тяжелую дверцу.