Дом Кобылина

– Я спрашивал товарища капрала, – отвечал Василий отцу, – отчего мы разносим такой дурной напиток, как это хлебное вино? Товарищ ответил, что русские любят его более всех возможных данцигских аквавит и французских водок и что царь приказывает подавать именно это вино из любви к гвардии, которую он всячески старается тешить, часто говоря, что между гвардейцами нет ни одного, которому он бы смело не решился вручить свою жизнь.

– И ещё всегда помни, сын, Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Зелёный змий развязывает языки, под его действием человек выбалтывает то, что предпочёл бы скрыть, будучи трезвым и становится хлебом для шпиона. Шпионы да наушники – знатоки еды и пития, ведь за их расходами не слишком следят. А любовь к вину среди них так сильна потому что ваш брат, гренадер делает порой непозволительные вещи, основываясь на личных отношениях, а их можно наладить в мужских компаниях, за кубком вина, в атмосфере веселья. А смягчить выбранную жертву тоже можно с помощью зелёного.

– Спасибо, батюшка, буду помнить твои слова. А мне пора в расположение, – ответствовал, растроганный словами отца Василий. Ему ещё надо было догнать своих товарищей и отчитаться пустым ковшом.

По дороге ему тоже встретился дьякон во хмелю. В 1724 году императором Петром будет дано дозволение постригать в попы и дьяконы крестьян; но это будет лишь временной мерой для пополнения духовенства, опустошенного строгой первой ревизией. В древней Руси относились вообще неблагоприятно к оставлению духовного сана; сложившим сан позволялось оставаться только в податном состоянии, церковная служба им запрещалась даже на низших ступенях; не признавался законным даже брак их. Иначе посмотрел на это дело предыдущий собор 1667 года, значительно смягчивший прежние строгости, а Петр даже поощрял выход вдовых священников из духовного звания и свободу этого выхода узаконил указом 1724 года, который после его смерти был забыт.

Фёдор тоже пошел по аллее в направлении ворот сада, однако какой-то подошедший плут попытался узнать, пил он или нет: он попросил Кобылина дохнуть на него.

– Всё это напрасно, друг, – отвечал Фёдор выдохнув, – я и вино пил, и воду также.

– Этим меня не уверишь, – возразил на это плутишка поморщившись, – я сам целые сутки не мог избавиться от этого запаха, который и тогда не уничтожишь, когда накладешь в рот корицы и гвоздики.

При этом плутишка похлопал Кобылина по плечу и Фёдор признал в нём одного из корабельных плотников, который вздумал только подшутить над ним. На том они и расстались. Если же случится попасть в настоящие руки майора, то не помогают ни просьбы, ни мольбы: надобно ещё пить во что бы то ни стало. Так, вскоре старый Кобылин благополучно покинул Летний сад. Он знал в одном из тихих углов сада место, где не хватало одного прута в решетке. В этом месте можно было просунуть голову между прутьями, а следом протиснуться и всем телом.

ГЛАВА 14 История карманных часов

Фёдор всё удалялся и удалялся от сада и думал: «вот и сын теперь вырос, да какой молодец. И с ружьём ловко управляется, и с холодным нижним оружием. Сам высок, строен, форма сидит на нём ладно. Рослый, красивый сын у меня… Завидный будет жених, но женится ли… Неизвестно… Сейчас пока ему нельзя… С такими мыслями, старый Кобылин уже подошёл к месту, где утром была стрельба и стояли оба гвардейских полка. Там же, среди гуляющих увидел он необыкновенно большого роста чухонку, которую царь несколько лет тому назад выдал замуж за высоченного француза, привезённого им из Франции. Она имела уже ребёнка, и теперь снова была беременна. Этот француз, кажется Буржуа, не только высок, но и неестественно толст. Он не имеет никакой должности (впрочем по росту и полноте своей и неспособен ни на что); всю жизнь только и делает, что показывает себя за деньги. Ему дают в год 300 рублей жалованья и царь, тотчас после его приезда, подарил ему дом и держит его, как говорят, только для того, чтобы иметь от него рослых людей. Когда только Государь успевает за всем следить.

Кобылин перекрестился, натянул глубже низенькую треугольную шляпу и своротив налево, пошел в сторону Русской слободы. Тут его догнал всё тот же знакомый плотник. Они пошли вдоль берега, который укреплён уже был длинными сваями, а в некоторых местах неровным откосом спускался к реке зигзагом. Звонили колокола. Где-то пробило семь часов.

– Ну и шуму, звону всякого сегодня! – сказал «плутишка» плотник. – Часы звонят, колокола бьют, ничего не счесть, ничего не понять.

Кобылин вынул свои немецкие серебряные часы из камзола, показал их другу плотнику.

– Да тут как понять это! Что у тебя за диковина?

– Вот ты серьёзный плотник, а часов не различаешь… часы брат надо понимать, – засмеялся Кобылин. – Семь било. То-то.