Дом, которого нет

озвучить все вопросы из груди.

– Спокойно, – улыбнулась незнакомка ей, –

иди к себе, и всё найдёшь. Ступай смелей!

Оставим-ка с загадочной брюнеткой,

скорей всего, носящею парик,

растерянную девочку. Ответ – как

оргазм: к нему, спеша, идём, но миг

прекрасный за собой опустошение

несёт. Вот если б можно было жить в нём!

Часть III. Добро пожаловать на планету Земля!

Оставили мы Лору в одиночестве,

весьма ценимом ей, почти всегда.

Где та, кто сомневалась даже в отчестве,

поверила, что, превзойдя года

в линейном виде, сможет увидать

всё, чем ей дальше стать… или не стать.

Надеяться всю обозреть историю

могла, понятно дело, после смерти.

Во сне ж, как в демо-версии – одну свою.

Могу представить: кой-кого рассердит

фантазия бесспутная моя.

В ограниченья мало верю я.

Дверь «Кафе с видом…» за собой захлопнув,

на лестницу взошла она опять.

Второй этаж заброшен был. Темно в нём,

за аркой входа. Надписью «Земля»

её внутрь приглашали. Шрифт готический

подчеркивал развал во всём величии.

Она, вздохнув, шагнула… в общежитие.

Заброшку сильно то напоминало.

Вокруг сновали люди. На репите их

движения, как в день сурка, сковало.

Все были в масках белых. Их раскрашивал

её взгляд в них. Как глянет, тем и кажется.

– Простите, сэр, – парнишку проходящего,

окликнув по манеру Альбиона,

спросила, когда тот (слащавый чуть)

остановился. – Что у вас с короной?

Кто правит? Что за место? Как живёт

в нём благородный и простой народ?

– Чувак, у нас есть всё, – ответил юноша, –

но не снаружи… В окнах! Мы в руках

их носим. Там – смотри, что хошь. Душа,

как раритет, хранится в облаках.

Таких, как яндекс или гугл. Не помним мы,

но помнит техника. Наш, здешний, бич – инсомния.

Всё, чем когда-либо считался человек,

записано в местах, каких не видно.

Есть в виртуале – гейм, в реале – крек.

За развлеченья, чем ни будь, не стыдно.

Так скучно, что раздвинутые ляжки

не манят. Нет устоев: неваляшки.

Нет правд или неправд уже у нас.

Ведём о Ниочёмах разговоры…

– Спасибо. Увлекательный рассказ, –

чтоб время не терять, сказала Лора. –

Всё, что мне дал пространный ваш ответ –

на территорию попала «Ни и нет». –

Ушёл, поправив дреды, юный хипстер.

Она же вдруг заметила мужчину,

который, надрываясь, как министр,

волок мешок гигантский из овчины.

Причину захотелось ей узнать.

За нею же не в лом и подбежать:

– Куда вы это тащите, милейший?

Баул ваш тяжек, сами ж вы так хрупки!

– Эх, девочка, – вздохнул тот, – эти вещи

я заслужил, чтоб занимать досуг свой:

воспоминаньями, комфортом и т. д.

Куда? Понятно: в комнату к себе!

Не видишь? – он обвёл рукой пространство, –

наш домик разрушается, как всё.

В моей же клеточке сложу всё аккуратно.

В порядке я держу одну её.

Здесь раньше были крепости, дворцы…

Теперь же – радуйся, когда желудок сыт!

Служи… а для чего, уже не ясно.

Для будущего? Рухнула мечта

о равенстве. Нет равенства ужасней,

когда равны лишь тем, что всё не так.

Когда считают человека только телом,

вещизм его становится уделом.

– Спасибо, – прошептала Лора тихо,

вслед глядя на изгорбленный хребет.

На вид лет сорок, но такой старик, что

способен видеть там, где радуг нет

(в руках не держит радужные краски,

к новинкам относясь с большой опаской).

Ребёнок смотрит в окна, как в картинки.

И, словно бес в нём, верещит на мать,

когда она, учить чтоб к завтра стих с ним

для школы, начинает отнимать

игрушку, предназначенную взрослым.

Смотря на монстров в мультах, станешь монстром.

А Лора, коридор чертя кроссовками,

на стенах видит окна прошлых лет.

Такие, где не светится лицо её

по выключении. Сквозь них приходит свет.

Исписаны все стены обращеньями

(возможно, к окнам): просьбы о лечении.

На бойницы похожие, узки.

Какие-то заложены камнями.

И… След того кровавый, кто с руки

пытался до высокого достать. Он

упал. Окно, сверх роста человечьего,

могло, маня сиянием, привлечь его.

Как много окон! Ни одно не даст

о свете представления вернее,

чем солнце, что внутри у всех у нас.

За колпаком нечищеным тускнеет.

Витражная отделка всех стекол

религиозным обрамленьем красит пол.

Глаза в глаза с творцом стоят немногие.

Очки на выбор… Иль сгоришь на раз.

Как Фаэтон, разбиться можно, богом стать

пытаясь, не надев особых глаз.

Загвоздка есть: в безо́бразном обличии

на образ моду диктовать прилично ли?

Не верила ни в Кришну, ни в Аллаха,

ни в Господа распятого, Христа

(отдельно друг от друга1) Лора. Знаком

небесного была ей красота.

Та, от которой щемит с горла к носу

слезами, устраняя знак вопроса.

– Про связь всеобщую мечтать привыкли мы, –

сама с собою так она сказала, –

но, мчась Бастилью брать, под свод тюрьмы

вошли. Той, что с афишей кинозала.

Всё, что хотим мы, исполняется. Но вот

проблемка: "здесь" от "там" – наоборот!

В мире Вещей, тяжёлом и пустынном,

задрав лицо к Идеям, о дожде

мы молим. Так с небес охота пить нам,

что игнорируем небесное Нигде!

Не проще ли, как эти, ограничиться

своей, без всякой святости, (пуб)личностью? –

Сказала и споткнулась о кота.

Абсурд – конёк мой, как и мест подобных.

Бежал куда-то в поисках хвоста,

тем горемычный уж, что цветом чёрный.

Тереться ей о ноги стал, как в дом

просясь. Отвергнут был пинком.