Дом, которого нет

Где-то под смертью, над телом, повис он.

Времени крикнула: «Хакну я лаг».

Знаю, что с ним. Не "зачем". Как фотоны:

на расстояньи второго читаю.

Город, планета… плевать. Я иду вверх.

Закономерно, он вниз. Просто тает.

Рыбку из золота – в бляди портовой

встретив, естественно свёл к карасю.

На сантимент я клала свой метровый.

В матрице кванты мы. А не сю-сю.

Непоправимое думают быстро.

Время просила: «Отсрочку лишь дай».

Где-то над телом, под смертью повисла

я. «Как к себе, отношусь к тебе. Знай».

(

заметки

на

полях

) Post scriptum, Pt. 2 White nothingness

Переднее сиденье "Рено". Водитель-армянин, чей возраст, как зачастую бывает с южанами, определить невозможно (а крючковатый нос стекает, расплавленный жарой, чуть ни на подбородок), время от времени косится на пассажира: молодого, не старше двадцати, парня, отгороженного наушниками.

«Не поговоришь теперь с этими юнцами, – думал бы, будь на его месте, кто-нибудь иной, – слова сглотнули, вбросили их в кровь, загнали на кончики пальцев, набирать на экране текст».

«И хорошо, что молчит, странный какой-то. Как в упор посмотрит, дрожь берёт, аж до пят», – думает шофёр, надёжно сидящий на своём месте. Когда он брал попутчика, знать не знал, кто просверлит его из незнакомых глаз.

Не столько жуткий, сколько до жути уставший, Артур провожает взглядом обочину. Тяжёлые веки – портьерами, полуопущенные, прячут светлые, почти бесцветные радужки и не вполне чёрные, отражающие свет зрачки. Эти глаза, определённо, зеркало. Но уж точно не его души. Трасса затекает в них вместе с фурами, придорожными кафешками, заправками, вихрами облаков, неотличимых от морской пены. Деткор из "сонек" шумит ушными раковинами.

«Дом – там, где тебя нет», – считает Мечников, местный только в дороге.

Дорога – это остановка. Выход за пределы жизни. В пути, между городами, он знает своё отсутствие. Уже не тут, пока не там. По ту сторону времени, пространства, бытия как такового, "аз есьм", прошлое и будущее сливаются воедино, образуя паззл: уродство дополняет красоту, любая мелочь имеет голос, она – знак. Капля хранит в себе целое море. Освобождение от тяжести эго достижимо только нигде, только между. «Точка абсолютной пустоты содержит в себе неограниченный потенциал, – думает Артур, уплывая на волне звука, – зародыши всех возможных миров, которым, чтобы не стать, воплощаясь, своей противоположностью, лучше так и оставаться свёрнутыми».

Водитель-армянин, безо всякой на то причины, тёплым летним вечером закрывает окна. Справа тянет холодом.

Смерть для Артура – то самое "нигде", откуда видно всё. Ржаное поле, раскрывшись навстречу солнцу, преображается, чего, стоя на нём, не заметишь. Вблизи – спелые колосья, в зарослях прячутся галки, подмышки и спина липнут потом к рубашке, солнце в зените, а на небе не тучки. Скоро жатва, будет хлеб. Но сверху, издалека, очевидно, что ветер, не побоявшись наказания громом, перебирает золотые волосы богини Сиф. Вот та самая цельность, гармония сфер, которой не разобрать, пока ты – действующее лицо, и которая предстаёт во всём величии, стоит лишь из действия устраниться.

Через пять минут Артур вылетает по-настоящему. Он смотрит сверху. И видит, как машина, где смуглый человек, где он сам, въезжает на обгоне, по встречке, в лобовую с фурой. Его нет, пока это происходит. Пожалуй, именно потому он, один изо всех участников катастрофы, остаётся в живых.

Первое, что он делает, выбравшись из перевёрнутой тачки – закуривает.

Две искры гаснут на ветру; пламя в домике ладони – с третьей попытки. Если ситуация вышла из-под контроля, это здорово помогает: привычный жест. Выдохнуть, и только тогда спросить себя: «Что это, чёрт возьми, было?»

Он не думает так связно, как я описала его думы.

Он думает об этом, но как – его личное, то есть безличное дело.

Автомобиль всмятку. Шофёр… мир его праху. Дальнобойщик опочил. На самóм – ни царапинки. Раньше, чем передознуться и встретиться со смертью лично, Артур уже догадывается: она, смерть (третья сестра из близнецов, невидимая), слишком любит его, чтобы просто забрать.