Дом, который ты оставил

Тебя нет, и, двадцатипятилетняя, я молча, измученно, апатично сижу на нашей с тобой кровати, устав жить, ждать, скучать, надеяться, верить, говорить, молчать, двигаться, спать, бодрствовать, пить, есть.

Быть.

Я молча сижу, высушенная до дна, и курю сигарету за сигаретой, стряхивая пепел туда, где ему, на самом деле, самое место – на кровать, на пол, на свои руки, ноги, живот. Сижу и зарастаю пеплом.

Тебя все нет, и потому я, повзрослевшая лишь для того, чтобы, бросив тебя одного, бросив так, как давно уже бросили и оставили тебя все; я, взрослая, бросившая тебя лишь для того, чтобы бросить все, что у меня было, все, что не давало мне абсолютно ничего; для того лишь, чтобы все бросить, и возвратившись, вернуть себе одного единственного тебя.

Тебя все нет, а я, старея, все же нахожу в себе то, чего тебе никогда не было нужды искать – для того, чтобы вновь, теперь уже навсегда, стать такой, каким был ты, мой вечный ребенок.

Вот только тебя, тебя, цели моего возвращения, здесь больше нет. Тебя нет, но ты – есть. Есть, точно также, как любой ребенок, любой сирота, стоит лишь ему произвести магический обряд, разложив вокруг себя магические инструменты,– карандаши, фломастеры, краски и бумагу,– обретает то, чего он якобы лишен.

Вот оно. Вот оно, все, его и ему одному принадлежащее.

Так есть и ты – потому что тогда, когда я решаюсь хоть что-то, для чего-то делать, я пишу эту сказку. Сказку для тебя. Я играю в начатую тобой игру, в твои игрушки. И граю в игру – для тебя. В игрушки – для тебя.

Вот только тебя нет. Ты есть в моей сказке, но тебя нет. Ты есть в нашей с тобой игре, но тебя нет.

Тебя нет.

А я этому – не верю. Не верю – потому что есть она, надпись: “Я здесь”. Не верю – потому что ты вернешься. Потому что я жду тебя. Жду здесь, сейчас и всегда жду.

Здесь – в доме, который ты оставил.

А там… Там, на пути к дому, который ты еще не нашел, на дороге к дому, который тобой еще не обретен…

Тонкая, коричневая линия, подернутая желтоватыми бликами и серой дымкой, бесконечно, утопически вечно, однако совсем не бессмысленно, тянется шлейфом призрачного видения. Сахарной пудрой стелется матовая, однообразная и однотонная, едва ли не искорками ослепительно черных миллионов следящих глазков, за тобой следящих, стелется гладь не то поверхности, не то самого твоего сознания – себя ли самого, своего ли желания – найти, обрести, и тогда уже, когда найдешь, отыщешь, обретешь, украдешь и будешь дальше, сколько бы не пришлось, странствуя ли, или же остановившись и, значит, замерев теперь уже отныне и навеки, остановиться, держать и быть. Быть для себя лишь одного, ибо то, чего я, ты, он, она, они, в нас, каждом, в вас каждом, не видят, не чувствуют, не понимают и не ощущают, того, самого сокровенного, прекрасного и горького, в нас нет. Ни для кого пока еще, или же уже, нет, не существует, не найдено и не обретено.

Где-то за твоей спиной идет дождь, холодный, осенний и стального шепота дождь, убаюкивая своим шептанием двадцативосьмилетнюю, не абсолютную для тебя сейчас, относительную и образную для тебя сейчас, меня, своими стройными сказками о том и о тех, чего и кого, относительных и относительного, для меня, сейчас, нет; где-то за твоей спиной этот дождь идет, и для тебя, сейчас, его, относительного, нет, не существует. И меня, в нем, слушающей эти сказки несуществующего дождя, для тебя, сейчас, такой относительной, нет, не существует. Как не существует и ничего, никого и никогда, того, чему место за любой из наших спин.

А мы ведь так любим, глупые, или же слишком разумные для всего, чем наполнены мы, и всего, чего в нас пока и уже нет, именно то, далекое и недоступное, чего для нас всех не существует, а значит, все мы, так любим идти, вперед и без оглядки идти, не оборачиваясь до тех пор, пока все, оставшееся позади нас, не превратится в дымку несуществующего ровно наполовину.

А мы ведь так любим эти две противоположные нам дымки – того, чего уже наполовину для нас нет, и того, что, впереди, а не сзади, за спиной, для нас же, наполовину есть. Ведь это мы, мы, любящие лишь то, чего для нас, у нас и в нас, нет. Нет и, по возможности, никогда не будет.

Как тебя нет для меня.

Как меня нет для тебя.

Нас лишили Рая – и вот мы не можем найти покоя здесь, в этом месте, в котором мы есть. И мы рвемся, бежим, убегаем все к новым и новым местам – совсем не в жажде приключения, вовсе нет. Не познаем и не ищем мы нового и свежего. Мы, бедные, уставшие, обеспокоенные и измученные, все рвемся и рвемся туда, в то единственное место, в котором мы есть, но которого, для нас, нет. Бесконечно и неутомимо, словно маленькие животные, загнанные в механизм этого вечного поиска, мы бежим и бежим, мчимся туда, где вот-вот, сейчас увидим и познаем – его, этот наш Рай, это наше место, которого для нас нет. Бежим и бежим лишь затем, чтобы, найдя и обретя, его, то самое, заветное место, понять и осознать – в нем, теперь, мы – есть. И значит, оно, теперь, сейчас, здесь и сейчас, это, в котором мы – оно в нас есть.