Дом, куда возвращаемся

Когда Лапичу дали в руки белый сверток, он, еще не взглянув на маленькое, с кулачок, красное сморщенное личико, почувствовал вдруг толчок в груди — это он испугался, подумал, что сделал больно малышу. И вот эта тревога за Кольку, что появилась у Лапича против его воли и желания, заставляла каждый вечер спешить, как на пожар, домой, бегать по аптекам, замирать от радости, когда Колька глянет в глаза и засмеется — какой он умный, его Колька!.. Иногда Лапичу казалось, что только он один на свете понимает его, своего сына, даже Нина и та его не понимает. Если бы несколько лет назад кто-то сказал Лапичу, что от того, засмеется или нет пузатый карапуз, Лапич будет волноваться не меньше, чем перед знакомством с интересной женщиной, он никогда не поверил бы, махнул бы рукой, но теперь…

Нина тоже изменилась. В первый же день после приезда из больницы сказала:

— Ой, как не убрано! У тебя что, руки не дошли? Чем ты тут занимался целыми днями?

Она будто вдруг почувствовала себя хозяйкой, смело разговаривала с Лапичем, смело им командовала, он это сразу отметил. Нинино чувство собственности по отношению к нему неприятно кольнуло, но, подумав, Лапич вынужден был признаться себе, что тоже думает о Нине так, будто она — его продолжение, его собственность. С появлением Кольки они сильнее почувствовали зависимость друг от друга.

Но как это ни странно, полной общности, полного единства мыслей и чувств с Ниной Лапичу не хотелось иметь, что-то отталкивало его от Нины, часто хотелось утаить что-то в душе, не делиться с нею. И это было непонятно Лапичу: когда-то он хотел душевного единения с другим человеком, а теперь, когда имелась такая возможность, не желал его.

И наверное, из-за этого возникали между ними ссоры, столкновения, а вовсе не из-за опозданий, молчаливости или излишней говорливости — все это было уже результатом того, что происходило в них и чего они, возможно, и сами не знали, что началось спустя два месяца после свадьбы, когда они первый раз поругались, сами не зная почему.

Как-то утром у проходной Лапич вдруг вспомнил, что ровно год назад в этот же день — десятого ноября, он впервые пришел на завод. Какой наивный и смешной он был тогда… Понятия не имел о работе, о заводе, и, может, потому многое представлялось тогда легким и даже беззаботным.

Лапичу почему-то стало грустно, захотелось вернуться в прежнюю жизнь, начать все сначала, прямо хоть уезжай куда-нибудь… Но тут Лапич вспомнил о Кольке. Вспомнил, что Антонина Ивановна недавно выписалась из больницы, но на работу еще не пришла, и у него, как всегда, много хлопот. И тут Лапич понял: не может он стать прежним. И не потому, что есть Колька, штамп в паспорте, обязанности по работе, — нет, все это не то. Даже если бы все это исчезло, он не может стать прежним, каким был год назад. То, что он пережил за этот год, вошло в него навсегда, и уже ничто не заставит его забыть про завод, семью…

16

С некоторых пор Лапич начал бояться телефонных звонков — ничего хорошего они ему не приносили.

Официально лаборатория подчинялась главному инженеру, но обычно разные распоряжения спускались из производственного отдела, которым руководил Гусев. На заводе втихомолку шутили, что в производственный отдел попадают люди, которые чем-то провинились или которым скоро идти на пенсию, — в основном там занимались бумагами, а действительное решение производственных вопросов переносилось в цехи, участки, другие отделы. Делалось это просто: Гусев или его заместитель готовили соответствующую бумагу и сверху в уголке, наискосок, размашистым почерком писали, например: «В лабораторию. Лапичу. Прошу разобраться и дать ответ». А когда бумага возвращалась обратно, в производственном отделе могли спокойно сказать: «Под нашим руководством проведена важная работа, от результатов которой зависит прогрессивка!» Велось это уже издавна, с того времени, как в отдел пришел Гусев, и считалось, что главную службу на заводе выполняют именно производственники.

И хотя то дело, которое вел отдел: раскладка месячных и квартальных планов, работа с технологическими картами, планирование работ по линии НОТ и по внедрению новых технологических процессов, распределение премий — и имело определенное значение для завода, но это была во многом управленческая, организационная, а не производственная работа.

После того заседания, на котором Лапич сдержанно, но требовательно спросил у начальника производственного отдела, почему он сделал так, а не иначе, в лаборатории все чаще и чаще позванивал телефон. Звонили обычно из производственного отдела и давали разные указания. Кроме того, в лабораторию направлялось много бумаг с разными резолюциями, которые тоже требовали времени, — Лапич с удивлением заметил, что спектральным анализом ему уже почти некогда заниматься, он становился совсем таким же, как и Гусев, бумажным деловым работником. Уже несколько раз он пробовал закончить новые методики, но все никак не выпадало. Только теперь он начинал понимать Турину, когда говорил: «И не сделаешь за день ничего, а голова разламывается…»