Дом моей судьбы

Однажды Мишель заговорил с Екатериной:

«— Кстати, о мазурке, будете ли вы ее танцевать со мной у тетушки Хитровой?

— С вами? Боже меня сохрани, я слишком стара для вас, да к тому же на все длинные танцы у меня есть петербургский кавалер.

— Он должен быть умен и мил.

— Ну точно смертный грех.

— Разговорчив?

— Да, имеет большой навык извиняться, в каждом туре оборвет мне платье шпорами или наступит на ноги.

— Не умеет ни говорить, ни танцевать; стало быть, он тронул вас своими вздохами, страстными взглядами?

— Он так кос, что не знаешь, куда он глядит, и пыхтит на всю залу.

— За что же ваше предпочтенье? Он богат?

— Я об этом не справлялась, я его давно знаю, но в Петербурге я с ним ни разу не танцевала, здесь другое дело, он конногвардеец, а не студент и не архивец».

Имея отменный успех в свете, пользуясь вниманием, вызывая этим зависть московских барышень, Катерина злила Лермонтова своим отказом танцевать с ним. Иногда она острила обидно для поэта. Лермонтов писал и бросал ей в окошко букеты цветов со стихами. Взрослая девушка была практичной, видела в любви шестнадцатилетнего мальчика не более чем временное увлечение.

«В то время был публичный экзамен в Университетском пансионе. Мишель за сочинения и успехи в истории получил первый приз: весело было смотреть, как он был счастлив, как торжествовал. Зная его чрезмерное самолюбие, я ликовала за него. Смолоду его грызла мысль, что он дурен, нескладен, не знатного происхождения, и в минуты увлечения он признавался мне не раз, как бы хотелось ему попасть в люди, а главное никому в этом не быть обязану, кроме самого себя. Мечты его уже начали сбываться…»

Не только шутки язвили самолюбивого юношу, для нее шутки, а для него — оскорбление, но и неодобрительные отзывы барышень о Сушковой утверждали в нем убеждение, что Катенька фальшива, хитра, обманщица.

Расставались они в Москве в 1830 году. А затем встреча поэта с Екатериной Сушковой произошла уже в конце ноября 1834 года в Петербурге. В своих мемуарных записках Екатерина говорит:

Лермонтов «почти не переменился в эти четыре года, возмужал немного, но не вырос и не похорошел и почти все такой же был неловкий и неуклюжий, но глаза его смотрели с большею уверенностью, нельзя было не смутиться, когда он устремлял их с какой-то неподвижностью. «Меня только на днях произвели в офицеры, — сказал он. — Я поспешил похвастаться перед вами моим гусарским мундиром и моими эполетами; они дают мне право танцевать с вами мазурку; видите ли, как я злопамятен, я не забыл косого конногвардейца, оттого в юнкерском мундире я избегал встречать вас; помню, как жестоко вы обращались со мной, когда я носил студенческую курточку».

Узнав, что ею увлечен Лопухин, а она, в свою очередь, видит в Лопухине очень выгодного жениха, Мишель в своем письме 23 декабря 1834 года в Москву сестре Лопухина Марии написал откровенно:[2]