Дом моей судьбы

«Я был в Царском Селе, когда приехал Алексей. Когда я об этом узнал, я от радости чуть не сошел с ума; я вдруг заметил, что говорил сам с собой, смеясь, потираю руки; вмиг я вернулся к своим минувшим радостям. Двух страшных годов как не бывало…

Я нашел, что ваш брат основательно изменился, он так же толст, каким и я был в прежнее время, румян, но постоянно серьезен и солиден; но все же мы хохотали, как сумасшедшие в вечер нашей встречи, — и бог знает отчего?

Послушайте, мне показалось, что он питает нежность к Екатерине Сушковой… Знаете ли вы это? Дядюшки этой девицы хотели бы их повенчать!.. Сохрани боже!.. Эта женщина — летучая мышь, крылья которой цепляются за все, что попадется на пути. Было время, когда она мне нравилась. Теперь она меня почти принуждает ухаживать за ней… но я не знаю, — есть что-то в ее манерах, в ее голосе такое жесткое, отрывистое, резкое, что отталкивает. Стараясь ей понравиться, испытываешь потребность ее компрометировать, наблюдать, как она запутывается в собственных сетях».

Желание компрометировать бывшую «обманщицу» заставляет Мишеля самого прикидываться влюбленным в Катеньку, за две недели он добился того, что позже Сушкова напишет:

«Лопухин трогал меня своей преданностью, покоренностью, смирением, но иногда у него проявлялись проблески ревности. Лермонтов же поработил меня совершенно своей изыскательностью, своими капризами, он не  м о л и л, но  т р е б о в а л  любви, он не преклонялся, как Лопухин, перед моей волей, но налагал на меня свои тяжелые оковы, говорил, что не понимает ревности, но беспрестанно терзал меня сомнением и насмешками… Мне было также непонятно ослепление всех родных на его счет, особливо же со стороны Марьи Васильевны. Она терпеть не могла Лермонтова, но считала его ничтожным и неопасным мальчишкой, принимала его немножко свысока, но, боясь его эпиграмм, свободно допускала его разговаривать со мной; при Лопухине она сторожила меня, не давала почти случая сказать двух слов друг другу, а с Мишелем оставляла целые вечера вдвоем! Теперь, когда я более узнала жизнь и поняла людей, я еще благодарна Лермонтову, несмотря на то что он убил во мне сердце, душу, разрушил все мечты, все надежды, но он мог и совершенно погубить меня и не сделал этого».

26 декабря 1834 года на балу у петербургского генерал-губернатора Лермонтов объяснился с Екатериной.