Дом на Баумановской

Майка схватила Колю за руку и выдернула из кухни, захлопнула дверь и быстро принялась ковырять в замочной скважине шпилькой, пытаясь ее запереть. Она была против Колиного упрямства, против того, что он с такой трусостью забивался в угол, предпочитал перетерпеть страдания и не собирался искать силы и средства, чтобы противостоять своему угнетателю. Но она не могла за него принимать решений. Придется уйти несолоно хлебавши.

– Мы там разлили воду и стул отодвинули… и свитер мокрый, – с дрожью в голосе и со слезами на глазах проговорил Коля, боясь лишь того, что ему влетит за непослушание.

– Ничего, уже обсох, вроде не видно. Беги! – Майка толкнула его в сторону гостиной, сама успела скользнуть в кабинет и нырнуть под кресло, стоящее справа от двери, как мимо нее кто-то тяжело и устало прошаркал тапочками.

– Коля! – голос его дяди звучал самым обычным образом и не предвещал ничего страшного. – Где ты?

Звук шагов замер где-то в глубине квартиры. Майка задержала дыхание, чтобы слышать, о чем они будут говорить.

– Где ты, сын! – раздалось глухое – наверное, из раскрытой Колиной спальни. Майка изумилась этому обращению. Вероятно, после того как было оформлено попечительство, дядя приступил к бумагам на усыновление. Но без согласия Коли – он ведь не был малолетним – никто не мог его усыновить насильно.

– Где Лиза, Коля? – ласково спросил Савелий Илиодорович.

– Не знаю.

– Я открою кухню, как только ты скажешь, куда уехала твоя сестра.

– Ничего я вам не скажу. Не трогайте сестру! Тронете еще раз, и я… я в окно прыгну.

– А ну иди сюда? – змеей зашипел прокурор.

Послышался короткий вскрик, стон, грохот – что-то с размаху ухнуло на пол, раздался кашель.

– Где Лиза?

– Откуда я могу это знать, – голос Коли был едва слышен, точно его душили и он не мог говорить в голос. – Я же здесь заперт.

– Только ты знаешь, куда она могла уехать. Я всех отцовских родственников наперечет знаю, к ним она не поедет. Куда?

– Не трогайте меня!

– Еще три дня без воды! За то, что самовольничаешь. Будешь знать, как идти мне наперекор, будешь знать, будешь знать, – посыпался град ударов, а вслед за ними послышались стон и тихое всхлипывание. Майка сжалась. Звук был такой противный, казалось, кто-то колотит палкой по мячу. Но она знала, что палкой колотили по живому телу. Коля сквозь зубы стонал и всхлипывал. Майка вздрагивала, всей кожей, всем телом чувствуя боль, что испытывал загнанный Коля, и представляя – слишком ярко, – что там между ним и его дядей могло происходить.

– Когда же ты начнешь вести себя как мужчина! – гремел Савелий Илиодорович. – Когда уже перестанешь по поводу и без распускать нюни? Связался с девчонкой и сам как баба. Но я из тебя человека сделаю, ты у меня через такие воды-трубы пройдешь, потом всю жизнь спасибо говорить будешь.

– Я же сделал, как вы хотели, я же ударил Мишку! – прокричал в отчаянии Коля.

– Не этого я от тебя хотел, балбес, как ты не поймешь. Это была идея Киселя! И нет смысла сейчас пытаться понять, почему ему пришло в голову заставлять тебя бить его. Но ты ударил Мишку сам. Сам! Ты сделал выбор. А мог бы выстоять. Но ты только на идиотские поступки способен. Зачем облил чернилами девчонку?

– Я не понима-аю, не понимаю. Что вы от меня хотите? Руки-то теперь у меня в крови и душа черствая!

На это Колин дядя почему-то ничего не сказал, а начал бить его сильней. Коля захлебывался в приглушенных рыданиях, все повторяя: «Не понимаю, не понимаю…» Какой он терпеливый! Если бы плакал громче, соседи услышали бы и вызвали милицию. Но в доме такие толстые стены – его строила бывшая кирпичная промышленница, которая хотела, чтобы здание демонстрировало крепость ее продукции. И она постаралась на славу.

Послышался какой-то шелест, и будто посыпались на пол тетради – наверное, его многочисленные ноты.

– Ты сегодня выполнил все школьные задания?

– Я не знаю школьных заданий.

– Я же сказал: просто выполняй то, что идет дальше по учебникам.

Колино молчание. Долгая тишина.

– А гаммы свои играл?

– Нет! И не буду никогда, никогда не буду, ты меня не заставишь! – Коля опять показал зубы, даже назвал дядю на «ты». Майка внутренне воспряла духом, готовая выползти из засады и прийти ему на помощь.

– Ты ничего другого не умеешь в жизни, глупое избалованное дитя, – дядя смягчился. – Не хочешь играть – не играй, леший с тобой. Будешь поступать на юридический.

– Не буду!

– Так подохнешь с голоду, если у тебя не будет профессии, – повысил он голос.

– Я уже подыхаю с голоду! Мне недолго осталось.

– Что-то ты уж больно сегодня разговорчивый. А ну признавайся, мать приходила? Дай сюда руку.

– Не приходи-ила, – Колин голос сорвался на стон. – Не надо, не надо! А-а. Никто не приходил, никто… пожалуйста, я не смогу держать смычок…

Из комнаты доносилась какая-то мышиная возня с плачем пополам. И опять надолго все стихло.

Майка уже собиралась выползти и глянуть, но тут до нее донеслись звуки струн. Коля заиграл на виолончели – прогнулся, не выдержал. Дядя его одолел. Квартира наполнилась музыкой, побои закончились, Савелий Илиодорович больше не кричал.