Дом на Баумановской

Лёня Соколов присмирел только к утру. Едва забрезжил рассвет, Грених вызвал карету «Скорой помощи». Свидетеля нужно было скорее доставить в следчасть, пока он еще мог говорить. Сердце его било с перебоями, то и дело норовя остановиться. Прибывший дежурный врач сурово оглядел больного, послушал его, глянул на пустые пакетики из-под рвотного и велел санитарам нести носилки.

– Отвезу в больницу, – отрезал он, выслушав Грениха. – Я вам не таксомотор.

– Я вас понимаю, но и вы меня поймите, – вежливо объяснял Константин Федорович. – Если вы его отвезете в больницу, он выживет, но говорить сможет не скоро. Уйдет время, преступник будет упущен, и, возможно, погибнут еще люди.

– Так везли бы на извозчике.

– Нет, он дороги не вынесет, уже чуть не умер раз. А у вас есть камфора на случай, если сердце начнет отказывать. Это же медный купорос, сами понимаете, как он действует. Я бы его убил этой дорогой. Мне нужно доставить его живым.

Пожевав губы, дежурный доктор согласился.

Карета «Скорой помощи» влетела в Столешников переулок, Фролов уже был на службе. Для допроса свидетеля Грених попросил позвать весь отдел следственной части: всех следователей, секретарей, делопроизводителей, даже поломойку. Пока Фролов собирал аудиторию, Константин Федорович сделал короткое внушение Лёне, чтобы тот не боялся говорить правду, потому что его слова многое значат для спасения семьи невесты, его показания помогут посадить за решетку злостного нарушителя закона. Рядом стоял дежурный врач с готовым шприцем, наполненным камфорой.

Рассказ горе-жениха, который двумя неделями назад появился в этой комнате перед следователем и пытался взять на себя убийство, звучал в полной тишине, хотя народу набилось в маленький кабинет Фролова человек пятнадцать. Никто и ахнуть не смел, когда Лёня, глядящий на сцепленные до побеления свои пальцы, говорил про все домашние зверства губпрокурора, который в эту минуту пребывал на своей службе, преспокойно перелистывал бумаги, находясь несколькими этажами выше.

На последних словах студента Грених случайно поймал взгляд врача «Скорой помощи», у которого от удивления высоко взметнулись брови. В ответ Константин Федорович пожал плечами, мол, я же говорил, что здесь без спешки никак.

В эту минуту раздался телефонный звонок на столе старшего следователя, Фролов взял трубку и с недоуменным лицом, почему-то глядя на Грениха, долго слушал, кивал, поблагодарил и дал отбой.

– Угрозыск, – сообщил он. – Говорят, нашли Лизу Бейлинсон.

Соколов ахнул, схватившись за грудь.

– Жива! – поспешил добавить Фролов. – Цела и невредима.

– Я попросил найти ее и звонить сюда, – пояснил Константин Федорович.

Студента, который от счастья потерял сознание, вновь уложили на носилки. Теперь дежурный врач мог его доставить по назначению.

Фролов объявил присутствующим, что пока все свободны, позже он составит протокол допроса и попросит понятых расписаться.

– Константин Федорович, – сказал он, когда все разошлись, – нельзя пороть горячку. Ваш свидетель поможет арестовать его только за жестокое обращение с женщинами и несовершеннолетним, за принуждение к даче ложных показаний и шантаж.

– А тебе этого мало? – развел руками Грених.

– Мало… Свидетель ненадежный, он соврал раз.

– Его ведь принудили! Ко всему этому еще можно добавить и убийство Киселя. Наверняка его в дежурной камере так же в живот ручкой ножа приложили, не дав опомниться, выдернули из брюк ремень – минуты достаточно, чтобы петлю сделать, сунуть под нее ножку от табурета, завертеть, удушить. Эксгумировать его придется, чтобы посмотреть, есть ли разрывы внутренних органов. Да и того Черногубова, что на часах стоял, допросить бы хорошенько, с пристрастием, можно с гипнозом – он пустил то ли Сацука, то ли самого Швецова…

Фролов набрал воздуха в легкие, тер лоб, кусая губы. От обилия сведений у него голова шла кругом.

– Но как же все остальное? – выдохнул он. – Как мы докажем, что прокурор – это не Швецов, а атаман Степнов?

– Начнем с того, что он выдал Сацуку удостоверение и посадил в рязанскую губчека.

– Он его туда не сажал, нет никаких письменных свидетельств. А удостоверения, говорю, он сотням выписывал. Он был начальником губисполкома!

Грених стиснул зубы, решив, что Фролов должен знать о том, что поведала мать Коли.

– Ольга Бейлинсон созналась, что он прибыл с войны в мундире венгерского капитана, осадил ее дом, гонял уездную милицию, а потом воспользовался старым паспортом настоящего Швецова, когда заявился к красным от командира Рязанского революционного отряда. А в 22-м стал перебираться в Москву, перетаскивать всю свою банду. Ведь он был большим начальником, у него уже образовались связи. Да они у него уже были и до войны, скорее всего…

Грених замолчал, пытаясь еще раз прогнать в уме разговор с Ольгой.

– Он поступил в 3-ю гренадерскую дивизию в 1916-м, а до того являлся к сыну в усадьбу, значит, не служил, – добавил он в раздумьях.

– К кому? – не понял Фролов.

– Поступить в 3-ю гренадерскую он мог, если жил в Москве… Под какой он записался фамилией? Уж точно не под венгерской.