Дом на Баумановской

– Тогда позвольте спросить, товарищ Кисель, – с мягкой улыбкой спросил Стельмахович, держа в руках помятый и изрешеченный дырами тетрадный лист в клетку, – почему вы написали вот это?

И он зачитал добытое Майкой признание.

– У меня его вырвали силой! – вскричал Кисель, указав пальцем на сидящую в первом ряду Майку. – Вот эта… эта самая девчонка! Она применила силу.

Все разом посмотрели на хрупкую девочку со стриженными по плечи прямыми волосами и с челкой, закрывавшей глаза, в сарафане в клетку и пионерском галстуке под воротником белой сорочки, некоторые даже привстали, совершенно естественно недоумевая, как это тщедушное дитя одолело такого здоровенного детину. В зале раздались смешки, послышались шуточки в сторону Киселя, обвинявшего школьницу, которая «применила к нему силу». Посмотрел на нее и Михэли. Впервые его лицо приняло иное выражение, кроме холодно-ледяного и презрительного. В чертах проступило удивление, он побелел и вцепился пальцами в скамью, боясь упасть в обморок.

Майка подмигнула ему.

– Нет! Майя ни при чем, это я его заставил, – послышалось сзади. Коля успел выкрикнуть это прежде, чем опять получил оплеуху от матери, и весь зал услышал ее громкое змеиное «Молчи!». Михэли, все еще держась за скамью, выпрямился, чтобы за головами разглядеть Колю. Во взгляде широко расширившихся глаз подсудимого зажглись волнение пополам с недоумением.

Коля вырвался из рук матери и прокричал:

– Это была честная дуэль, я вызвал его на бой!

– Будьте любезны сохранять тишину в зале заседаний, – обратился к галерке Стельмахович.

Но Кисель судью не услышал. Для него, в свете Майкиной выходки, изобличающей его как лгуна и труса, рушился мир. С диким рычанием: «У-убью!» – он развернулся и бросился в ряд меж скамьями, все ахнули, загудели, но два бравых милиционера успели подхватить нарушителя порядка под руки так, что тот повис на их плечах, болтая в воздухе ногами.

– Товарищ Кисель, – обратился Стельмахович после восстановления порядка, когда тот вновь предстал перед судейским столом, пыхтя, как испанский бык перед красным плащом матадора. – За угрозу убийством в зале суда вменяю вам две недели заключения под стражу. Итак. Вот здесь, – судья поднял вверх пресловутый листок в клетку, – вы написали правду?

– Это незаконно, – выкрикнул он опять, – они заманили меня в заброшенный дом, столкнули в подвал, собирались заморить голодом…

– Во-первых, это и ваше участие в беспорядках мы еще обсудим, но уже в рамках другого дела, попадающего совершенно под другую статью. Во-вторых, у меня на руках протокол допроса следователем, где вы подтверждаете свое признание.

Стельмахович поднял несколько листов, показывая их залу, и переглянулся с прокурором, тот поднял руки в знак того, что возражений у него нет.

– Товарищ Кисель, вы подтверждаете показания, которые дали на предварительном следствии?

Кисель молчал. Он не отдавал себе отчета в том, что мог быть лишен свободы на срок не ниже пяти лет за подстрекательство несовершеннолетнего Коли и что протокол, который был составлен Фроловым, подтверждает его вину. В зале воцарилась тишина.

Поднялась со своего места мать Никанора, вскрикнув, обращаясь к прокурору:

– Неужели вы все это так и оставите?

Швецов перевел на нее холодный, удивленный взгляд.

– Какие у вас есть свидетельства? Говорите, – холодно молвил он, приподняв тяжелые веки.

Под его ледяным взглядом мать Киселя сникла, опустив голову. Пожевала губами, собираясь что-то сказать, но села обратно. Судья повернулся к потерпевшему.

– Товарищ Кисель, вы подтверждаете те показания, которые дали на предварительном следствии?

Тот вскинул голову.

– Нет! У меня их вырвали силой.

Председательствующий дал знак коменданту.

– Вызывается свидетель защиты Бейлинсон Николай, – объявил тот. – Будьте добры пригласить в зал представителя комиссии по делам несовершеннолетних.

С низко опущенной головой, хромая, Коля двинулся к судейскому столу, с ним рядом встала седовласая дама в очках, которая должна была следить за тем, чтобы на ребенка не оказывалось излишнего давления. Речь свою мальчик произнес, низко опуская голову, с бледным лицом и тихо, так что судье постоянно приходилось просить его говорить громче. Но юноша ничего нового не добавил к тому, что и так было сказано в записке с признанием Киселя. Его допросили адвокат Михэли, прокурор, который все время пытался вывести разговор на то, как именно Коля с Майкой разыграли Киселя. Но, как бы Швецов ни старался обратить внимание на преступные действия детей, судья не усмотрел в их поступке ничего особенного. Майка сидела, вся напружинившись, готовая подняться на защиту своей операции, уже привстала и как в школе тянула руку.

– Итак. Судебное следствие объявляю закрытым, – подытожил председатель, и Майка с громким «ну во‑от!» плюхнулась на скамью обратно.

После недолгих прений, речи защитника Михэли и сухого повторения слов подсудимого, что он не считает себя виновным, опять поднялся Кисель.

– Я… отказываюсь… – начал он, видно, в порыве все исправить решил пойти на попятную. – Отказываюсь от своих обвинений!