Дом на Баумановской

– Ну вы, товарищ, даете, – во весь рот улыбался санитар, рисуясь неровным частоколом желтых зубов. – Уснуть прямо в морге! На полу! Чего вы здесь-то забыли?

С дрожью в теле, какая бывает спросонья или после пережитого потрясения, Грених стал подниматься, неловко цепляясь за стену. Это был сон, всего лишь сон. Но ощущение случившегося несчастья не покинуло его, он не разделял радости работника больницы и того, что видел мертвую Асю лишь во сне. Сны имели обыкновение сбываться.

– Как она? Как жена моя? – выговорил Грених, наконец поднявшись. Непослушный, распухший язык еле ворочался. Всего пару часов назад он чувствовал себя молодым, смеялся, а теперь – он вновь древний, дряхлый пень, который не справился с отчаянием и заснул прямо на полу или впал в помрачение. Черт знает что с ним сегодня происходит.

– Ее прооперировали, жить будет, – хлопнул его по плечу санитар так, что Грених чуть осел – упасть помешала стена, за которую он схватился.

– А что с ней… было?

– Разрыв тонкой кишки вследствие тупой травмы. Ее что, ударил кто? На улице? Сейчас с такими травмами часто привозят. Бывало и похуже. Она еще от наркоза не отошла. Олег Иваныч велел вам сказать, что можно зайти и глянуть, но только одним глазком. Я ищу по всей больнице! В приемном покое сказали – вы не выходили из здания. Куда, думаю, делся? А вы тут, в морге! Повезло, прозектора нашего нет, а то бы отругал.

Грених поспешил наверх и успел увидеть, как такую же бледную, как в его кошмаре, с запавшими глазами Асю, но только в косынке, под которую убрали ее густые волосы, переносили на носилках в палату. И горькое чувство из сна его не отпускало. Умрет, умрет, умрет – стучало сердце, этот дежурный хирург что-то не так сделал, неправильно сшил, криворукий, Грених сам бы мог сделать в тысячу раз лучше. Он сел в коридоре, опустил глаза к рукам, потрогал сетку тонких шрамов между безымянным пальцем и мизинцем, вспомнил о своей службе полевым хирургом. Да он столько людей перерезал, стольких с того света вытащил, мог бы и сам свою жену прооперировать. Негодование собой, целым светом и дежурным хирургом, который с первого взгляда не смог понять, что дело было серьезным, отбушевало и схлынуло. Он смотрел на тонкие шрамы на своей руке, и на него накатило то же чувство, что и тогда в дежурной камере следственной части, когда нашли мертвого Киселя. Остро запахло гарью.

Но от воспоминания оторвала медсестра, позвавшая Грениха в палату. Не чувствуя ног, он сорвался со скамьи и промчался по коридору быстрее ветра, тяжести как не бывало, ушел морок предчувствия смерти, словно небо расчистилось. Даже как-то ярче засияли лампочки под потолком.

В выкрашенной белым палате на двенадцать коек почти все тихо и неподвижно спали под разноцветными, какие кто достал, одеялами, только в самом дальнем углу кто-то жалобно постанывал. Асю положили у самой двери, она уже начала просыпаться, мотала головой, разлепляла сухие потрескавшиеся губы, порой бесконтрольно приподнимала руки, беспомощно шевелила пальцами, из-под полуприкрытых век скользил пустой, стеклянный взгляд. Пришла медсестра, положила ей под ребра пузырь со льдом, обернутый полотенцем, спросила Грениха, останется ли он с больной на ночь, тот обрадовался – он не смел об этом и мечтать.

В последний раз зайдя в палату со стулом для него, медсестра сонно похлопала глазами и убежала спать в какое-нибудь помещение для хранения матрасов, страшно довольная, что есть кому поручить новенькую.

Грених сел, опустив локти на колени, вновь принялся разглядывать свои ладони.

«Странно работает человеческая память, – подумалось не к месту, – вот почему я пялюсь на свои руки и кажется, что вот-вот что-то вспомню? Но оно ускользает, стоит только перевести взгляд куда-то еще».

Белыми змейками вилась тонкая, едва теперь заметная сетка беспорядочных шрамов между безымянным пальцем и мизинцем – след осколка, полученного в июне 1917-го, зацепило, когда заняли первые линии неприятельских окопов неподалеку от Збаража. Тогда ведь по глупости едва не потерял левую руку, еще бы неделю протянул, и началась бы гангрена.

Грених с силой зажмурился, пытаясь ухватиться за тонкую, призрачную вуаль воспоминания, и оно вдруг явилось с ясностью фильма на киноэкране.

Глава 14 Июль 17-го

Это была долгая, полуторачасовая ампутация бедра. Из-за боли он только на распиливание кости потратил столько времени, сколько обычно требуется на всю операцию. Осколок шрапнели застрял меж пястными костями Грениха, рука ныла до самого плеча, пальцы дрожали, не слушались. Не было никого, кто бы помог, и сам он не мог вытащить осколок, пробовал – не получалось, расковырял только, наделал надрезов, приходилось скрывать ото всех, чтобы целая дивизия не лишилась единственного хирурга. Врачей не хватало, эпидемии выкосили почти весь медицинский персонал. Терпел, прятал руки в карманах, а на операциях натягивал две пары медицинских перчаток, чтобы не было видно сквозь полупрозрачную белую гуттаперчу кровавую, загнивающую рану.