Дом на Баумановской

– «…пришлось однажды исследовать труп старика-крестьянина, который, будучи огорчен потерею небольшой суммы денег, покончил с собою таким образом: снял с себя пояс, обмотал вокруг шеи, затем просунул под пояс свой посох и выкрутил его, постепенно стягивая наложенную петлю…»

Унтер оторвал голову от книги и посмотрел на Грениха.

– Что за литературу вы с собой возите, профессор? – с нарочитым гневом он повысил голос. – Запрещенная литературка-то. Получается, что каждый, кто хочет, может вооружиться этим учебником, пролистать, найти убийство по вкусу и обставить его так, чтобы ни один дознаватель не смог его раскрыть? Так выходит? Я правильно, рассуждаю, профессор? А сами-то небось и тело спрятать можете, так что ни один сыщик не найдет.

Грених распрямился, обернувшись к нему, глянул исподлобья черно-зеленым взглядом. Все затихли. Они минуту глядели друг на друга.

– А ежели завтра вот на этом подоконнике вдруг обнаружится сидящим труп, удушенный точно таким же способом, как здесь в учебнике описано, не подумают ли люди добрые и честные, что это ваших рук дело?

Грених отвел руку в сторону, стянул скальпель с подноса, который держала подле него Вера Гавриловна. Металлический инструмент зловеще звякнул в тишине, сестра милосердия ахнула.

– Ну что, что, что вы сделаете, а? – усмехнулся унтер Швецов. Профессор сделал резкий шаг, топнул, даже замахиваться не пришлось – унтера как ветром сдуло.

Следующее утро началось с истории. Еще не было четырех часов, едва пропели петухи и начало светлеть небо, когда перевязочный пункт сотрясся от истошного визга Веры Гавриловны, шумного топота, хлопанья дверей.

Грених тут же проснулся, думая, что на них напали, выбежал из горницы, которую делил с фельдшером, едва успев накинуть свой военный китель на голые плечи и схватить револьвер. Палата была необычайно в этот час оживлена, все повставали со своих коек, кто мог ходить, подошел к сестре милосердия, чтобы глянуть, что же ее так напугало. С разметанными волосами, в одной ночной сорочке, рукав сполз с плеча, она стояла против того самого подоконника, который вчера оседлал унтер Швецов и, зажав рот руками, тихо выла.

В окне синело небо с темной полосой леса у горизонта, можно было различить белые перистые облачка, дул тихий утренний ветерок с запахом мокрого от росы сена. А унтер по-прежнему сидел на подоконнике, только как-то совершенно иначе. Да и зачем ему было являться в такую рань? Небось опять сестер милосердия по ночам приходил тискать? Но не было в его позе прежней удали, не петушился, не уселся вразвалочку, а как-то по-детски, угрюмо свесил ноги внутрь, виском притулился к косяку, будто в раздумьях. Спьяну уснул, что ли?

В предутренних сумерках Грених не заметил на его шее удавку и уж тем более не сразу углядел за его затылком наискось торчащий штык от винтовки Мосина. Сначала Константин Федорович подумал, что штыком ему проткнули шею. Но нет. Штык был продет под удавку и, как было сказано в учебнике, с силой выкручен. Труп Швецова аккуратно прислонили к косяку окна, уместив конец штыка так, чтобы не раскрутило веревки.

Грених молча подошел к Вере Гавриловне, взял ее за плечи, усадил на койку позади. Та с рыданиями плюхнулась на смятое покрывало рядом с раненым. Грених повернулся опять к окну и замер, пытаясь понять, кто мог такое сотворить со взводным. Но ничего спросонок не приходило в голову. Стоял он так перед мертвым, пялился на его лиловое от асфиксии лицо с запавшими глазами и перекошенным ртом. Швецов Савелий Илиодорович положительно был мертв – это все, что мог срезюмировать мозг в тот утренний час.

– И что же теперь делать? – спросил фельдшер, точно так же ничего не понимающий. Он сонно хлопал глазами и все никак не мог умостить на носу очки в тонкой оправе, то они криво сядут, то за ухо не зацепится дужка.

– Зовите фельдфебеля, – выдавил Грених. – Или ротного командира.

– А вы не боитесь… – тихо сказал фельдшер, бросив косой взгляд на кружок собравшихся за их спинами раненых. – Что на вас покажут? Вы с ним… не ладили.

– А это тут что такое? – спросил кто-то сзади и отвлек Грениха.

– Откуда здесь банки из-под тушеной говядины? Здесь этого не лежало.

– Не трогайте! – раздался чей-то испуганный вскрик, и перевязочный пункт первого дивизионного лазарета вдруг засветился, содрогнувшись от взрыва.