Дом на кладбище

«Она рассказывала мне, — пишет Элизабет Гаскелл, — что далеко не каждый день могла писать. Иногда проходили недели, даже месяцы, прежде чем она могла что-нибудь добавить к написанному. Но наступало утро, и она просыпалась, ощущая то, что должна была сказать. По ее словам, она видела продолжение своей книги. Оставалось лишь найти время для того, чтобы сесть и написать соответствующие сцены и вытекающие из них мысли».

Как бы то ни было, «Шерли» продвигается, лето 1849 года уходит на то, чтобы дописать и переделать написанное в конце предыдущего года и в начале нынешнего, когда Энн была еще жива. Написанное и уже отправленное Смиту Уильямсу и Джорджу Смиту с убедительной просьбой не скрыть от нее, если роман не нравится.

«Буду благодарна за самую нелицеприятную критику, — пишет она 4 февраля 1849 года в издательство. — Будьте же чистосердечны. Если вам кажется, что эта книга обещает быть менее интересной, чем „Джейн Эйр”, — так и скажите, буду трудиться дальше».

В течение месяца от издателей нет никаких вестей — плохой знак, однако в марте приходит обнадеживающий ответ: роман понравился. Понравился, за вычетом, во-первых, неубедительных мужских персонажей и, во-вторых, — первой главы, где викарии предстают не в самом благоприятном свете. Насчет мужских персонажей Шарлотта спорить не стала:

«Когда я пишу о женщинах, я больше в себе уверена».

А вот относительно первой главы, как и в случае с «Джейн Эйр», с издателями не согласилась:

«Викарии и их повадки списаны с жизни. Говорите, что хотите, джентльмены, но Истина выше, чем Искусство. „Песни” Бернса лучше, чем эпические романы Бульвера. Язвительные очерки Теккерея предпочтительнее тысяч тщательно выписанных картин. Пусть я невежественна, но позволю себе придерживаться этой точки зрения».

Уже потом в самом романе читаем:

«Обратите внимание, всякий раз, когда пишешь чистую правду, ее всегда почему-то называют ложью».

Сказано красиво, парадоксально, но как же тогда быть с готическими несообразностями в «Джейн Эйр», о которых уже шла речь?

В самом конце августа роман готов; может быть (и даже скорее всего), он не лучше «Джейн Эйр», но уж точно совсем на него не похож. Повествование ведется не от первого, а от третьего лица. Действие романа отнесено во времена наполеоновских войн и луддитских мятежей. Приемы готического романа уже не просматриваются:

«Если я все же снова начну писать, — пишет Шарлотта Льюису в январе 1848 года, — то в новой книге не будет того, что вы называете мелодрамой».

Обращает на себя внимание «Шерли» и широкой общественной панорамой, чего не было ни в «Учителе», ни в «Джейн Эйр». Автор и персонажи высказываются на такие актуальные (скорее для сороковых годов, чем для десятых) темы, как женский вопрос (надзиратель на фабрике Мура Джо Скотт убежден: политические и общественные конфликты — не женское дело), рабочий вопрос (разрушение луддитами фабрики Мура), детский вопрос. Безработица, филантропия. Социальные конфликты, к которым, кстати сказать, у Шарлотты вслед за ее отцом отношение всегда было резко отрицательное.

«Революции тянут мир назад во всем, что только есть в нем доброго, — пишет она мисс Вулер годом раньше, 31 марта 1848 года. — Они останавливают ход цивилизации, заставляют всплыть на поверхность подонков общества… Молю Бога, чтобы Англию миновали судороги и припадки безумия, бушующие на континенте…»

Есть в романе, как всегда у Шарлотты, узнаваемые прототипы: священник Хелстоун с очевидностью списан с Патрика Бронте (такой же неустрашимый, такой же консерватор), Шерли Килдэр — с любимой сестры Эмили, Кэролайн Хелстоун — с Эллен Насси.

Роман вышел 26 октября 1849 года, и первая рецензия появилась уже спустя пять дней — автора она не порадовала. Рецензии на «Джейн Эйр» были, мы помним, в большинстве своем положительные, на «Шерли» же — почти все отрицательные. Особенно усердствовала «Дейли Ньюс»:

«Никому не нужная пошлятина… отвратительно… среди мужских персонажей ни одного подлинного… таких мужчин не бывает в природе… нет ни Хелстоунов, ни Йорков, ни Муров. Все они не более реальны, чем восковые фигуры в музее мадам Тюссо».

Зато женские персонажи в целом понравились, из чего делался однозначный вывод: автор — не мистер Каррер Белл, а женщина; как съязвил один из критиков: «Каррер Белл в нижней юбке». Рецензент «Фрейзер мэгазин» пошел в своих изысканиях пола автора еще дальше:

«Держу пари, что Каррер Белл не просто женщина… а женщина из Йоркшира, к тому же не один год прослужившая гувернанткой».

Шарлотта разочарована.

«Если б я могла загадать желание, — сказала она как-то Джорджу Смиту, — я бы попросила добрую фею наделить меня даром быть невидимкой».

За отсутствием доброй феи спустя месяц после выхода романа в Лондон по приглашению Джорджа Смита приезжает не таинственный Каррер Белл, как в прошлый раз, а маленькая, робкая, скромно одетая Шарлотта Бронте — после смерти сестер хранить тайну литературного псевдонима смысла больше не имело. В «Бредфордском наблюдателе» от 28 февраля 1850 года можно было прочесть следующее объявление: