Дом на Луне

К луне никто не проявлял интереса. Публику привлекали разные фрики, девиантные личности, сумасброды. Вниманием телевизионщиков полностью завладел Борька Мордухович со своим неизменным фокусом — он привязал газовую горелку между ног и, голый, в шапке Деда Мороза бегал по пляжу, обдавая всех природным жаром своего пламени. Некоторые запускали из штанов петарды, некоторые просто ходили без штанов.

У газетчиков самую большую популярность снискала инсталляция Понома-рева — ржавый корабль, стоящий на приколе: там наливали, и наливали основательно. Как только кто-нибудь из журналистской братии поднимался на мостик, к нему выходил стюард с подносом, где плескались налитые в бокалы муранского стекла виски, шампанское, водка и соки. Про эту работу написали все газеты. Бокалы украли на второй день.

А вот Кешину луну никто не заметил. Пока светло — ее было не видно, а к вечеру, когда окончательно стемнело, она засияла во все лопатки, — но зрители и художники были такие пьяные, что подумали — настоящая. Ни один журналист с микрофоном или видеокамерой, да хотя бы с тощим блокнотиком, не приблизился к Иннокентию. Не подрулил ни один бизнесмен. Босоногие братья-художники в соломенных шляпах с обвисшими полями, не оборачиваясь, проносились мимо, даже Борька Мордухович, и тот наконец вернулся к своим папиросам и своим разговорам об экзотических странах за бутылкой вина в кабаке.

Только Фрэнк Синатра, спавший неподалеку, открыл глаза, вдруг смотрит — над ним сияют две луны (вторая как раз выглянула на миг из облаков!), причем в разных фазах. Он даже перекрестился.

— Ни хера себе! — сказал удивленно Фрэнк и опять заснул.

У кромки леса горели желтые огоньки, двери и окна ресторанов были чуть приоткрыты, оттуда слышались музыка, голоса, неслись неаполитанские песни, кто-то перебирал унылые струны.

Лужайки опустели, дальние березовые рощи погрузились во мглу, в зарослях боярышника и барбариса гасли долгие подмосковные сумерки. Защелкал соловей. Пахло вечерними цветами, ночной фиалкой, медуница усиливает к ночи свой аромат, и такой есть цветок — табак. Он особенно нравился Кеше в детстве у мамы в огородике на Урале. Сыро стало, свежо, какой-то вдруг заклубился по волглой траве туман. И в густой листве заквакали древесные лягушки.

— Все, — сказал Кеша мальчику. — Это провал. Они вообще меня, как деятеля искусств, не воспринимают. Даже виски никто не попотчевал, — и, закинув голову, подперев подбородок, устремил взгляд ввысь, на свою персональную луну, а она пылала в кроне сосны, чуть ли не за облаками, отражаясь янтарным светом в Химкинском водохранилище.

Запах дыма от плиты деревенского ресторана смешивался со вкусом ветерка, плеском еле уловимой прибрежной волны. Кверху дном лежали на берегу разноцветные «оптимисты». В приколоченные к причалу автомобильные покрышки торкались голубыми носами «Скоморох» и «Снарк», тяжелой мачтой качала крейсерская яхта «Аралия», четко очерченные, словно гравюры Питера Брейгеля-старшего.

К этой флотилии Коли Елкина в свете нашей луны бесшумно приближался благородных очертаний призрачный корабль длиною около восьмидесяти футов от носа до кормы, немного сплюснутый по краям, словно его только что откопали из могильного кургана в Ютландской Долине Королей. Изогнутая голова змеи и резьба украшали горделивый нос корабля, пенилась вода под ударами сотен весел, пронзающих синеющую гладь…

Кеша меня потом уверял, что доски обшивки уложены были внахлест, а щели законопачены паклей из шерсти, еще он заметил, как поблескивали надраенные железные заклепки, но подробнее не мог рассмотреть ничего.

— Драккар викингов, — подал из темноты голос мальчик. — И ход у него, кажется, первосортный. Интересно, каков тоннаж? Бери свою луну, Кеша, взойдем на корабль, поднимем наши пурпурные паруса и отправимся уже наконец покорять страны и народы. В поисках поживы и плодородных земель мы будем повсюду сеять смерть и разрушения, мы заставим с тобой трепетать Европу и поставим на колени этот мир. Они еще пожалеют, что не воздали должное могучему полету твоего воображения. Огнем и мечом мы заставим их положить к твоим ногам все свои сокровища, римское золото и арабское серебро. Поторопись, я вижу там замаячили знакомые силуэты Харальда и Свейна.

И правда, в сумраке на корабле зыбко нарисовались два рослых человека, явно из породы викингов, известных своим боевым искусством, сребролюбием и несгибаемой верностью долгу. Они прохаживались взад вперед, словно кого-то поджидая.

— Ой, нет, — безрадостно сказал Кеша. — С этим злосчастным покорением мира всегда бывало страшно много возни. И даже когда это кому-то удавалось, он потом, я уверен, испытывал очень горькое чувство.

— …Давай лучше практиковать, что нас нет в природе! — предложил Кеша. — Раз — и нет тебя. Просто попытайся на секунду не быть. У меня это хорошо получается. Причем мир без тебя так здорово существует. Без драм, без эксцессов. Все думают, что ты есть, а — ничего подобного!