Дом на Северной

Шофер сидел на лавке, ловко пряча в кулаке горящую сигарету, курил. Катя подошла тихо, он даже не услыхал ее шагов.

— Дядь Ваня не спит, Юра, — шепотом проговорила Катя, села рядом и поерзав, встала. — Ты, может, на сарае переспишь? Только, ой, тихо надо, а то проснется, чего доброго. Он чтой-то тебе не любит.

— Мне его любовь — до фонаря, мне твоя нужна, — просто сказал Юра и затянулся.

— Ой ли!

— Я тебе говорю, красавица. Я не шаляй-валяй, а человек, который свою гордость имеет. «Любви все возрасты покорны», — говорил Карл Маркс. Помнишь? Вот возьми: что ж, по-твоему, Катенька ты Зеленая, головушка ты бедовая, к примеру, даром хожу да на тебя гляжу? Я же знаю, что тебе нравлюсь. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Не так, что ли?

— А ну не так? И Пушкин говорил о любви.

— Но он все одно великий, как и Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Но…

— Погоняло. Не погоняй, не запрягал. Откуда тебе это все известно?

— Уж мне, красавица, все известно. У меня кровя такие, цыганские.

— Ой, скажешь! Смешно-о… А как пойдешь домой в темень непроглядную? Неизвестно, упадешь ли через колоду? — рассмеялась тихонько Катя, оглядываясь и закрывая ладошкой себе рот, показывая и ему, чтобы не говорил и не смеялся.

— А я буду вот на этом месте, красавица, спать. — Он снял с себя пиджак, расстелил на лавке и лег.

— Ой, сдурел, Юрка! Ой, турок несчастный! Умрешь ведь из-за тебя, непутевого. Пойдем, я тебя на сарае пристрою. А то ведь, ой, как проснется дядь Ваня! Он же тебя, такого вертлявого, что ты огурец откусил, до окончания века не забудет, черными словами проклинать будет.

— За что ж он меня так клянет? Неужели за огурец? Да я ему машину огурцов из совхоза «Степного» привезу, черту горбатому!

— Пошли. Только тихо. Ой, присядь! — воскликнула Катя и присела, озираясь.

Но тревога была напрасной. Ей показалось, что хлопнула дверь. Она взяла его за руку, повела во двор, в дальний угол, где стоял сарай. Прошли мимо крыльца; постояли, прислушиваясь, возле сарая. Катя в темноте нащупала лестницу. Шофер быстро взобрался на сарай по лестнице, подал руку. И рука была такой сильной, что, когда он потянул, Катя вскрикнула. Прошлогоднее сено сильно пахло заплесневелостью. Юра сразу сел, и Катя, сказав, чтобы не шумел, направилась за постелью. В сенях постояла. Тихо в доме, только пел песенку сверчок. Боясь зашуметь, она прошла на цыпочках к чулану, отперла его и, плотно прикрыв за собою дверь, включила свет. В чулане хозяйничал дядя Ваня. Катя заходила сюда редко. Очень удивилась, увидев здесь кучу каких-то старых фуфаек, полушубки, возле стенки прямо на полу стоял тазик, полный сухарей (старик, памятуя прошлое, запасался харчами), половину из них источили мыши, два старых ведра полны тоже сухарями. В куче лежали поломанные старые табуретки, керосинка, пучки проволоки. Катя пробралась к стенке, осторожно сняла поддевку, фуфайку, прихватила старую подушку и вернулась к сараю.

— В чулане нашла, — сказала она, подавая вещи. — В дом боюсь заходить. Ой, темно-то как!

Шофер взял вещи, попытался расстелить, потом вернулся к краю сарая.

— Катенька, а где ж тут стелить? Ничего не пойму.

— Ой, уж он ничего не может! — Катя торопливо, чувствуя, как у нее внутри будто что-то закипает, заливает ее всю, полезла наверх. Стала так же торопливо стелить.

В это время дверь в сенях скрипнула. Катя присела. Присел и Юра, придвинулся к Кате, обхватил ее за пояс и привлек к себе, жадно и торопливо целуя сухими губами. Катя ударила его по рукам, но он не отпускал, все сильнее и сильнее сжимая ее, сильными оказались руки у черного человечка.

Катя лежала не шелохнувшись; не хотелось говорить, все казалось, что вот-вот заскрипит под тяжестью старика лестница и тогда позору не оберешься. Но старик постоял на крылечке, поглядел во все стороны, кашляя и шаркая подошвами, побрел обратно в дом. Шофер молчал, осторожненько перебирая Катины волосы, почему-то боясь первым начать разговор. Кругом темно и тихо, звезды лежали на небе далекие, с трудом донося до земли сквозь расстояния свой свет, и оттого, что так необыкновенно тихо, ему все больше и больше хотелось разрушить эту тишину, темноту и дело было только за тем, что он не знал, о чем ей сказать.

— Катя, волосы у тебя!.. — шепотом проговорил он и положил пук волос себе на глаза.

— Чего? — спросила она тоже шепотом, не поворачивая к нему лица. — Времь-то сколько, не знаешь?

— Детское время, Катенька ты Зеленая. А вот волосы у тебя красивые, гляди, какие длинные. Ты что их, ты отращиваешь? Говорят, в Москве косу можно в магазине купить. Купил, прицепил такие, навроде твоих… и красавица.