Дом на Северной

Катя поглядела в его сторону и облегченно вздохнула. Лежать было неловко, но не хотелось ей и пошевелиться, и, прильнув теплой спиной к телогрейке, от которой пахло мазутом, она старалась думать о чем-нибудь серьезном. Но в голове мелькали картины, связанные только с дядей Ваней. Она глядела в черное, усыпанное далекими, проглядывающими будто сквозь туман звездами небо и загадывала: упадет ли звезда, нет? Вскоре далеко вниз от Большой Медведицы, прочертив мгновенный путь, покатила звезда: у Кати в груди вздрогнуло, и она с печалью обреченного человека подумала: к добру ли это или нет? Видать, к добру, раз таким коротким был путь у звезды: у добра путь всегда короток.

— Катя!

— Чего тебе? — нарочно грубовато спросила в свою очередь Катя и сразу подумала, зачем же это она так грубо отвечает.

Она встала и не попрощавшись, пятясь, ногой искала лестницу. Юра, привстав, поцеловал ее. Она ойкнула, когда нога, свесившись, не нащупала лестницу, потом тут же лестница была найдена, и Катя, обхватив его голову, быстро поцеловала сама. И тут же спустилась на землю.

ГЛАВА VIII

Подруги трудились, Федотыч лежал на расстеленном полушубке и постанывал. Тихое, приятное чувство наполняло Катю. Она посидела у ворот на ящиках, раздумывая, пытаясь разобраться с собою, и впервые ей не захотелось находиться, работать вместе с подругами, которые стучали молотками, разбивали старые ящики, подметали — готовились к приему новой картошки. Она сидела у ворот, все еще колеблясь и не решаясь подойти к подругам. В это самое время приехал Гаршиков.

— Зеленая! Поздравь!

— Ой, с чем тебя, Павел? Разве с опозданием на работу.

— Нет, Зеленая, не угадала. Меня невозможно отгадать, я как вон та невидимая вечерняя звезда, которую ты видела сегодня ночью.

— Которую, Павел, звезду? — у Кати замерло в груди. Она приподнялась, насторожилась.

— Это я к примеру, Зеленая. — Гаршиков рассмеялся. — Но скоро я смогу крикнуть: Эврика! Я документы сдал в Московский Ломоносовский университет. Усекла? Государственный! Но скажи еще, Зеленая, что такое жизнь? Я выучусь, буду известным человеком, тебя, наверное, больше не увижу, буду творить дела, ходить, говорить, я же буду философом! Пройдет лет сто… А дальше? Что такое жизнь, Зеленая?

— Уж я думаю, Павел, то, что сегодня, и есть жизнь. — Катя успокоилась и с вызовом глядела в глаза Гаршикову, чувствовала, что выдержит его взгляд, чего, впрочем, никогда не случалось, и ее уже слегка изнутри подтачивал червь смеха. Она не смеялась, по-прежнему грустно смотрели ее глаза, вялыми были мысли и жесты, но в груди у нее, словно на дрожжах, подплывал к горлу смех; странно — она чувствовала этот смех, но ей было совсем не смешно.

— То, что есть? — спросил он, поводя рукой кругом, так и не спрыгнув с подножки автомобиля. — Нет, Зеленая, усекай главное: жизнь — не это. Это видимость. Жизнь, жизнь интересная, настоящая, полнокровная — это не это и не вот это. Поняла? Ты вот человек?

— Ой, не знаешь?! И спрашиваешь, точно философ какой… Ай, не знаешь…

— А ты мне ответь: ты человек? Не уклоняйся, прямо говори мне, потому что в последнее время… Нет, ты мне ответь на этот, может быть, самый важный вопрос, когда-либо за последние два миллиарда лет задаваемый человеком человеку, а потом будешь глядеть в глаза мои ясные. У меня глаза прекрасные, но не про тебя они, Зеленая. Будем откровенны. Но ты ответь на этот один сакраментальный вопрос, имеющий, может быть, историческое значение: ты человек?

— Ой, прилип, как репей! Неужто ты не видишь! Руки, ноги, голова… Вот пусть тебе лучше Нинка Лыкова ответит.

— Но ведь время-то, время-то, Зеленая, идет гигантскими шагами. Машине пора под погрузку, а ты мне не ответила на главный, можно сказать, глобальный вопрос. Правда, не ты одна этим незнанием страдаешь. Все страдают. Вот гляди, Зелененькая. — Гаршиков сел на крыло машины и повел рукой вокруг себя. — Вот гляди. Люди живут. Черт знает сколько. Много. Время считает секунды, годы. Вселенная дышит энтропией, торопит нас, говорит нам: «Люди, ответьте на главный вопрос свой! Ответьте: для чего живете?» Нет, Зеленая, ответа. Были, конечно, ответы. Но ответы породили столько новых вопросов, что люди терялись, а растерявшись, свалили вину за неум на слабого, начались войны. И ты, Зеленая, не знаешь ответа на вопрос главный: для чего?

— Нет, знаю, Павел, — ответила быстро Катя, поглядела внимательно на парня и рассмеялась. — Ой, уморил! Вон девчата на нас глядят и думают: о какой такой жизни мы калякаем? Сейчас ты столько наговорил, а что будет потом? Что будет потом?

— Жизнь, Зеленая, сама усекаешь, вещь не смешная. Земля-то вертится, время стучит на гигантских часах космоса, вокруг девки глядят, а я парень — усекаешь это? — не из последних.

— Да уж… хвастать тебе пристало.

— Старче! — крикнул Гаршиков Федотычу, который все еще лежал на полушубке в глубоком раздумье по поводу внезапной болезни в животе.

— Чего тебе, Пашка — оторви нос? Чего тебе, оглоед, съешь тебя поганые собаки, надоть от мене?