Дом на Северной

— Катерина! — громко сказал старик, сердито просверлив ее своими колючими глазами. — Не слушаешь? А я говорю слово, которое академику, Герою Социалистического Труда, слушать интересно. Министр меня с удовольствием слушал. Ми-ни-стр! Президент! Генерал! Маршал! Всем интересно. Я вон думаю за всех людей на свете, я им помогу. Все будут мне благодарны. А не написать ли мне Евангелие от Ивана Николаевича Куркова?

— Ой, дядь Ваня, — рассмеялась Катя. — С вами не наскучишься. Сядьте да и напишите. Авторучка вон какая уж хорошая.

— Нет. Нет. Нет. Ты не понимаешь. Я серьезно. Писать надо не авторучкой, а пером. Пером гусиным. Я серьезно.

— Ой, я так же, серьезнее нельзя. Уж поздно, дядь Ваня.

Старик посерьезнел, замолчал, вспоминая, что он сегодня по-настоящему и не поужинал. Обида кольнула в груди. Катя это заметила.

— Дядь Ваня, что вы говорите, истинно правда, — пыталась засмеяться она. — Вот я вам штаны купила. Поглядите. Не нравятся разве?

Старик молча обрадовался, но вида не показал, залез на печь и со злости хватил кулаком подвернувшуюся кошку так, что заломило руку. Катя поймала заметавшуюся по дому кошку и уложила спать с собой. Выключила свет, как услышала:

— Катерина!

— Чего, дядь Ваня?

— А ты знай, что я сегодня не ужинал, лег на пустой желудок, — громко сказал старик и стукнул сильно кулаком по стене.

Катя молча включила электроплитку и начала готовить ужин.

— Что ж, дядь Ваня, сразу не сказали? Вон в кастрюле суп, а вон в казанке картошка и мясо тушеное, уж думала, что поесть можно, — сказала Катя.

— «…будете искать меня и не найдете, и где буду я, вы не можете прийти», — ответил старик. — Готовь не готовь, а кушать я не буду, голодным помучаюсь.

— Готовить или как? — спросила Катя, но старик не ответил, вздохнул тяжко и отвернулся к стене.

Катя подождала ответа, но не дождалась, выключила с досадой плитку и пошла спать, в первую минуту сильно сожалея о своей решительности, но вскоре услышала похрапывание старика и успокоилась. Она не могла уснуть, лежала, слушая свиристение кузнечика, шуршание мыши в подполе; вскоре послышался шум за окном — закрапал дождичек, дождик усиливался и вот уж с нахлеста зачесал по окну. И дом наполнился нутряным сдержанным гудением. В другой бы раз Катя переживала капризы Ивана Николаевича, но сейчас об этом сразу забыла, погружаясь в воспоминания о нехорошем в доме Татьяны Петровны. Как было ужасно! И что самое ужасное, так это то, что все произошло при ребенке, который уж подавно ни при чем. А вдруг женщина вернется?

Катя до утра не могла заснуть, тревожась за старуху. Вскочила, еле забрезжил рассвет, спеша натянула кое-как платье, плащ, прихватила зонтик и под моросящим дождем, оскальзываясь, бросилась на Чапаевскую улицу. Она была уверена, что обязательно что-то случилось. Всю ночь сердце у нее так стучало, так стучало, нашептывая беду… Но в доме на Чапаевской тихо. Холодный воздух над домом прорезывала струйка дыма, вытекающая из массивной кирпичной трубы, в окнах был свет. Старушка не спала. Катя направилась обратно, гадая, почему ей было так нехорошо, так тревожно билось сердце. «Зачем все эти волнения?» — думала Катя. На центральной площади увидела автомашину, и ее словно кто по голове ударил — она вспомнила случившееся с нею, Юру и сразу решила: «Вот почему так было».

Дома Катя быстро приготовила есть, накормила овец, кур, голубей, бегая из дома в сарай и обратно, разбудила старика, чему тот, не привыкший к этому, очень удивился:

— Вставайте, дядь Ваня, кушать пора. Умрете с голоду.

— Я не буду, — буркнул старик в ответ и повернулся на другой бок.

— Ой, дядь Ваня, хватит. Воздухом ли будете питаться?

— А хоть бы.

— Ну, так глядите, на меня не серчайте вслед раз, а то я вам припомню сегодняшний разговор. Я вчерась штаны купила. Такой будете модный, хоть жени вас.

Старик с любопытством поглядел на Катю, подумал, помедлив, однако с печи слез, оглядел брюки со всех сторон, даже дунул на них, с трудом натянул на себя, презрительно при этом сморщившись.

— Готова цацка! — саркастически проговорив, выходя на середину, он развел руками. — Арестант! Гляди, перед тобой урка настоящая в цаце. Чего только не хватает, не знаю.

— Ну, так сейчас такие брюки модно, — еле сдерживала смех Катя.

— Ну, так… Раз так, тогда горшок на голову можно нацепить, — говорил старик, сохраняя саркастический тон. — Теперь видишь, век такой, раз модно, то можно. Видишь, теперь ноги у меня как у кавалериста буденновской армии. Гляди, карманы спереди есть и сзади, а маленьких кармашиков для часов карманных — нет их. Это тоже мода такая? А?! Мода такая?! Мода как погода, сегодня дожди, а завтра жары. Курам на смех! На по-смех! На, Катерина, эти брюки-дрюки, пускай их кто другой носит, а я на арестанта походить не спешу. Хватит. Отсидел я там и относил свое. Отдай этому цыгану, а не мне.

— Ой, вовсе не цыган! Ой, дядь Ваня, злой ты!

— А мне пусть хоть крокодил, лишь бы человек был. А он не человек, он выблюдок какой-то, — заводился старик, поспешно стягивая с себя брюки.