Дом на Старой площади

Что это вообще было? И что это есть? Когда мы с Мельниковым опубликовали много лет назад в «Огоньке» очерк о «Динамо» (Тбилиси), ко мне в кабинет пришла Лера Новодворская. Тяжело дыша — от болезней, но и от гнева, — она, прожигая сильные очки суровыми, как приговор военного трибунала, диссидентскими глазами, сказала мне: «Я думала, ты столп либерализма и римского частного права, а ты — империалист!» Она имела в виду, что ностальгия по «Динамо» — постыдна, потому что это ностальгия по СССР. «Лера, — ответил я, — а кто ест постоянно конфеты „Мишка“ фабрики „Красный Октябрь“, этот символ воинствующего совка, и дарит их товарищам по работе?!» Кажется, это был единственный случай, когда великая Новодворская, с которой мы работали в этой жизни в трех редакциях, не нашлась, что ответить — срезать оппонента. Я заслужил советскую конфету…

Да, это была ностальгия по совку. Хотя за тбилисцев я болел и корпел над самоучителем грузинского языка (помню, там был перевод двусмысленной фразы «Сибирь — суровый, но прекрасный край»; а какие перспективы открывали слова «Ицнобт ам гогонас?» — «Вы знакомы с этой девушкой?») не только потому, что они превращали футбол в искусство, но и потому, что в них было что-то антисоветское. Как и в тамошнем кино, для которого, мнилось, была отведена специальная резервация. Как и для литовской фотографии с ее морщинистыми стариками и нагими, не в фокусе, женщинами. Как и для эстонской прозы. Как и для латвийского побережья — «места отдыха творческой элиты».

Как… Как для любого нормального мальчишки 1970-х, хоккей значил для меня больше, чем футбол, но болел-то я не за закатывавший всех в лед ЦСКА, а за рижское «Динамо», даже тогда, когда мой кумир Хельмут Балдерис переехал в Москву и играл в тройке с Виктором Жлуктовым и Сергеем Капустиным, а сам я тренировался в детско-юношеских «Крыльях Советов», не испытывая никакой эмоциональной привязанности к этой команде — от элементов фиолетового в их форме меня подташнивало. А до этого меня отсматривал на ледовой арене в ЦСКА на Ленинградке бывший защитник сборной Владимир Брежнев, и я запомнил только массивный перстень-печатку на пальце тренера и его многоэтажный мат, когда во время моей показательной раскатки кто-то из юношеского состава чуть не убил меня шайбой.

И ведь в том, рижском, «Динамо» тоже было что-то «анти». Против течения. Против мейнстрима. Против монополии. Против этих матерящихся армейцев. Я боготворил Владислава Третьяка, но какое это было счастье, когда за одну игру Балдерис, выступая за Ригу, вколотил ему четыре шайбы…

Что же с этим сделать — это была моя страна, и я был в ней одновременно «за» и «против». И были способы, оставаясь с этой страной, оказываться и «за», и «против».

Гуцаев провел очень мало игр за сборную. Кипиани — тоже. Хотя это очень странно, потому что, при всей красоте его игры, она была не самодостаточна, а прагматична. Сказано же — «профессор». Тренеры национальной команды предпочитали надежных защитников — Сулаквелидзе и Чивадзе. И не готовы были дать по-настоящему раскрыться даже «забивале» Рамазу Шенгелии, который просто всегда находился в нужное время в нужном месте, чтобы обеспечить встречу мяча и сетки ворот.

Дараселия тоже играл в сборной. Помню его в матче с бразильцами на чемпионате мира 1982 года — ничего у него не получалось. Как будто это был не тот Виталий, обладатель Кубка кубков. Наверное, он просто волновался. Тогда гол забил Андрей Баль. И этот гол я помню. Господи, почему память оставляет эту картинку, этот слайд, который уже никуда никогда не исчезнет: черно-белый телевизор — и в нем Баль лупит по воротам бразильцев так, что их вратарь не может поймать закрученный и отскочивший от испанского газона мяч? Какой гол…

А может, это и есть «скрепа»? Скрепа без кавычек. Не та, о которой твердят там, наверху, а объединяющая память поколений. И до сих пор склеивает страну…

Запах этого клея там, наверху, ощущают отчетливо. Потому и выстраивают «Легенду № 17», и приватизируют ее. Он же, эта легенда, Валерий Харламов, не может ответить, он давно погиб. Друзья же его, заседающие в Думе или играющие в ночной лиге с начальством, помалкивают, как будто не видят, что там, в этом цветном кино, одно вранье. Показали в этом фильме Александра Гусева — героя без страха и упрека. А кто его выпер, отслужившего во славу сверхдержавы много лет, из ЦСКА в СКА (Ленинград)? Кто устроил ему партийно-правительственный разнос за то, что грубо сыграл против чеха? Нельзя было этого делать, оказывается, из соображений политкорректности. Но Гусев, что ли, войска в августе 1968-го в Прагу вводил?..