Дом на Старой площади

Так я познакомился со многими писателями, еженедельно бывал на заседаниях парткома и Секретариата СП. Секретарем парткома был уважаемый всеми Сергей Сергеевич Смирнов, первым секретарем СП — знаменитый Федин, который не любил заседать и после первого перерыва уезжал на дачу, за стол — писать. Поэтому решения принимались в спешке. Федин при приеме нового члена Союза нервно спрашивал: «Кто-нибудь читал его?» Если таковой находился или, того лучше, претендент предъявлял записочку от известного писателя, вопрос решался незамедлительно, и нового члена все облегченно поздравляли. Но если творчество претендента не было известно, открывалась бурная дискуссия и кандидатуру дружно проваливали. Правда, бывали случаи, когда кто-нибудь вспоминал: «Подождите, ведь я смотрел кинокартину по его сценарию», — вопрос решался положительно, а Федин по-доброму прощался со всеми.

Писал Федин или нет в те годы — большой вопрос, хотя последнюю часть своей трилогии, наверное, все-таки медленно, но поднимал, как целину. Однако то, что он, пуганый и стреляный бывший «серапион», предпочитал прятаться в своей переделкинской башне из слоновой кости и единственное его желание при всех обстоятельствах сводилось к тому, чтобы от него все отстали, — судя по этому фрагменту, чистая правда. Благодаря спасительному торопливому равнодушию патриарха многие писатели могли приобщиться к кормушке, с помощью которой государство приручало инженеров человеческих душ — для поддержания политической конструкции. И на этой уклончивости и способности ускользать Федин продержался первым лицом в СП почти двадцать лет. Травли Пастернака и Солженицына пришлись на его период правления. И он очень подходил своей должности — в облике присутствовала политическая тяжеловесность: трубка, хорошие костюмы и галстуки, красивая седина, мрачноватый взгляд светлых глаз из-под творческо-кустистых бровей. А нетривиальный иконостас — от Сталинских премий до четырех (!) орденов Ленина — соответствовал биографии.

В домашней библиотеке был, но куда-то делся толстый охряный том произведений Федина, который читала только мама. Я его так ни разу и не открыл.

А больше всего мама с детства любила и выше всех других книг ставила «Белеет парус одинокий» Катаева и «Два капитана» Каверина. Как говорил мой старший товарищ, выдающийся фотограф Борис Матвеевич Кауфман, «я мальчишкой был приучен к этому: „Бороться и искать, найти и не сдаваться“».

Мамино детство было тяжелым, военным, с эвакуацией в Горьковскую область, возвращением в Москву, с невероятными потерями в семье, гибелью на фронте брата, смертью двоюродных братьев после блокады Ленинграда, репрессированным отцом. Но в детстве должно быть веселье, должны быть смысл, интерес, жизнь — и эти книги, благо очень толстые, надолго погружали ее в знакомые ощущения, запахи, образы и отвлекали от всего приключенческим сюжетом.

У кинематографистов шли бесконечные разборки, склоки, многие из которых выплескивались на бюро райкома и там благополучно разрешались. Бывшие противники шумно целовались, обнимались и благодарили, как дети, секретарей РК.

Много забот было и с театром им. Маяковского, которым руководил знаменитый Н.П. Охлопков, прославившийся жестоким обращением с актерами. На репетициях стояла абсолютная тишина. Если кто-то в зале или на сцене смел разговаривать, Николай Павлович грозно цыкал и добавлял: «Вот ты, Лазарев, если еще кто-нибудь будет нарушать дисциплину, получишь выговор». Это действовало, ибо никому не хотелось подводить невиноватого товарища. Секретарем парторганизации была неувядающая Нина Мамиконовна Тер-Осипян, с которой мы очень дружили и хорошо работали. С Охлопковым она постоянно воевала за права актеров.

Одно время я вел в театре семинар по марксизму-ленинизму. Актерские нагрузки наблюдал вблизи: сначала с 10 до 11:30 я их терзал на семинаре. Потом начиналась репетиция — уже с терзаниями Охлопкова. Затем — перекус в буфете с сосисками и «кофе», с 5 до 7 — опять репетиция, доводка, шлифовка, а в 7:30 — уже спектакль. Плюс записи на радио, съемки в кино, поездки в Ленинград на сутки-двое, иначе не проживешь, оклады мизерные, жалуйся только на себя, ну, а мне как представителю райкома можно было поплакаться в жилетку.

Кстати, грозный лев по отношению к актерам, Охлопков превращался в шелковую кошечку, подобострастно заигрывал с молодым инструктором райкома, видимо, на всякий случай. Даже жалко было на него смотреть. По-видимому, такой стиль входил в правила игры и какие-то перспективные планы.

В моей «группе» только Александр Васильевич Свешников — в ту пору директор Консерватории — держался независимо, а соратником моим был директор ГИТИСа, знаменитый балетмейстер Ростислав Захаров, бессменный председатель всех наших районных жюри самодеятельных конкурсов — а у нас были очень сильные и талантливые коллективы на предприятиях, в вузах, училищах. Смотры и фестивали проходили на ура. И везде я оказывался заместителем председателя жюри (чтобы было на кого ссылаться в случае чего).