Дом о Семи Шпилях

– Ах, Фиби! Я говорил вам это прежде, но теперь я стою перед портретом родоначальника Пинчонов.

– Этот портрет… – сказал Клиффорд, готовый отступить под взглядом своего предка. – Всякий раз, когда я смотрю на него, меня преследует старое, смутное воспоминание, которое, однако, никак не выходит у меня из памяти. Что-то вроде богатства, несметного богатства! Мне кажется, что, когда я был ребенком или молодым человеком, этот портрет говорил со мной и объявил мне драгоценную тайну… или что он протягивал ко мне руку со свитком, в котором было написано, где скрыто огромное богатство… Но все эти старые воспоминания так смутно теперь всплывают в моей памяти! Что бы такое значила эта фантазия?

– Может быть, я помогу вам, – отвечал Хоулгрейв. – Посмотрите, можно ставить сто против одного, что ни один человек, не зная секрета, не тронет этой пружины.

– Секретная пружина! – вскричал Клиффорд. – А, теперь я вспомнил! Я нажал на нее однажды летом после обеда, когда праздно бродил по дому, это было давно-давно. Но тайну я совершенно забыл.

Молодой человек надавил на пружину, о которой говорил. В прежние времена портрет, вероятно, только бы отошел от стены, теперь же пружина, видно, проржавела, и поэтому портрет сорвался со стены и упал лицом на пол. В стене открылось углубление, в котором лежал свиток пергамена, до такой степени покрытый вековой пылью, что не вдруг можно было рассмотреть, что это такое. Хоулгрейв развернул его и открыл старинный акт, подписанный иероглифами нескольких индейских вождей, передающих полковнику Пинчону и его наследникам право на владение обширными восточными землями на вечные времена.

– Это тот самый пергамен, который пытался отыскать отец прелестной Алисы и который стоил ей счастья и жизни, – сказал Хоулгрейв, намекая на свою сказку. – Этого-то документа добивались Пинчоны, пока он имел свою цену. Теперь он давно уже ничего не стоит.

– Бедный кузен Джеффри! Так вот что вовлекло его в заблуждение! – воскликнула Гефсиба. – Когда они были оба молоды, Клиффорд, вероятно, рассказал ему что-нибудь вроде волшебной повести о своем открытии. Он всегда, бывало, мечтал, бродя по дому, и скрашивал мрачные углы его прекрасными историями. А бедный Джеффри, принимавший это в осязательном смысле, думал, что мой брат нашел дядино богатство. Он и умер с этим заблуждением в душе.

– Но скажите, – спросила потихоньку Хоулгрейва Фиби, – как вы узнали этот секрет?

– Милая моя Фиби, – сказал Хоулгрейв, – как вам нравится носить фамилию Моула? Что касается секрета, то это единственное наследство, полученное мной от предков. Сын казненного Мэтью Моула во время постройки этого дома воспользовался случаем сделать в стене углубление и спрятать в него индейский акт, от которого зависело право Пинчонов на владение обширными землями. Так что они променяли восточные земли на несколько акров земли Моулов.

Через несколько минут прекрасная темно-зеленая карета подъехала к полуразрушенному порталу Дома о Семи Шпилях, и все наше общество переехало в деревенский дом покойного судьи, кроме дяди Веннера, который согласился на просьбу Фиби вместо своей фермы провести остаток жизни в хижине, построенной в новом саду, но остался на несколько дней, чтобы проститься с обитателями Пинчоновой улицы. Толпа детей собралась посмотреть на странников, весело покидавших старый, печальный дом. В числе их Фиби узнала маленького Неда Гиггинса и подарила ему на прощание серебряную монету, за которую он мог населить свой желудок всеми четвероногими, какие только когда-либо делались из пряничного теста.

В то же самое время, когда карета двинулась с места, по тротуару проходили два человека.

– Что, брат Дикси, – сказал один из них, – что ты думаешь обо всем этом? Жена моя держала мелочную лавочку три месяца и понесла пять долларов убытка, а старая мисс Пинчон торговала почти столько же времени и едет в карете с кучей фунтов стерлингов, хотя некоторые говорят, что у нее после дележа с Клиффордом и Фиби их еще больше. Если тебе угодно, пускай это будет счастье, но, по моему, это скорее воля Провидения.

– Хорошо обделала делишки! Нечего сказать – хорошо! – отвечал на это проницательный Дикси.

Источник Моула, несмотря на то что был оставлен в одиночестве, продолжает играть калейдоскопическими картинами, в которых одаренный тонким зрением глаз мог бы прочитать изображение наступающего счастья Гефсибы и Клиффорда, любующихся потомством Моула и Фиби. Между тем Пинчонов вяз, желтея от сентябрьского ветра, шепчет неясные предсказания. А когда дядя Веннер проходил в последний раз мимо полуразрушившегося портала, ему почудилось, что он слышит в доме музыку, и его воображению представилась прелестная Алиса Пинчон, радующаяся счастью своих родственников и извлекающая последние прощальные звуки из своих клавикордов перед отлетом на небо из Дома о Семи Шпилях.