Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи

Серая, извилистая, с глухими фасадами улица, на которую он случайно вышел, тут же заставила его вернуться в рыночную толчею. Все эти улицы похожи одна на другую: крутишься по ним как идиот и до боли оттаптываешь себе ноги. Толпа стала еще более плотной. Напрасно работает он локтями, расталкивает неподатливых зевак — ничто не вызывает у публики враждебности. Обращая на себя таким образом внимание, он вызывает лишь улыбки у торгующих овощами крестьянок, которые тут же предлагают ему свои пучки салата или букеты. Вряд ли г-жа Деруссо сама ходит на рынок; однако Дени не исключает мысли, что она где-нибудь здесь, в толпе домохозяек, и что он вот-вот встретится с ней взглядом. Он всматривается во всех женщин невысокого роста, но проходит через весь рынок до конца, так и не встретив знакомого лица. Парковая аллея, достойная из-за своей ширины называться площадью, демонстрирует перед ним кусок обыденной жизни, жизни будущей, увиденной во сне, никто его не узнает, потому что он единственный затесался в это будущее, о котором никто ничего не знает. Только Элен хотела бы в нем к нему подойти; вот она заговорщически прищуривает глаза, и Дени раздражается оттого, что ничто не материализуется в разделяющем их пространстве, ничто не превращается в средство его преодоления.

В школе сейчас перемена. Дождь прекратился, и дети могут резвиться во дворе. Они толкают друг друга, грубо обзываются, иногда по-настоящему дерутся; однако когда хочешь их разнять, видишь, что все они заодно, и спаситель превращается в чужака. Дени продрог до костей и вместо того, чтобы исполнять эту выходную роль, предпочел бы вернуться сейчас в классную комнату. Нужно только стараться не проходить под деревьями, с которых еще сильно капает после ливня. Единственное его пристанище — это его машина, внизу, в конце бульвара. Школа слишком далеко (пока бы он туда добрался, занятия бы уже кончились), но ему ничто не мешает завести мотор. Нужно долго ждать, чтобы после стоянки мотор достаточно прогрелся. До этого он никогда не задумывался, осталась ли Элен лежать в своей комнате или пошла на кухню, чтобы прямо там, у самого истока дышать этим даже не тошнотворным, а скорее вкрадчивым, околдовывающим газом. Его все еще колотит дрожь, и ему приходит на ум, что выражение «плакать как ребенок» — глупость, потому что ребенок не знает, что такое плакать по-настоящему.

Pierre-Louis Rey «Le reflux»

© Gallimard, 1978

© В. Никитин (перевод), 1990

Жан-Люк Бенозильо ВЕЧЕРНЯЯ ТРАПЕЗА

Пока передавали сводку погоды («катастрофические масштабы наводнений в…»), мальчик не отрывал глаз от тарелки с брюссельской капустой, но, услышав выстрелы, мгновенно приподнял голову. На экране какой-то человек, согнувшись пополам и прижимая руки к животу, качнулся в сторону полицейского, револьвер которого мог бы еще дымиться, если бы с некоторых пор оружие не обрело свойства меньше дымиться, но больше убивать. (А дымятся ли «першинги» или «СС-20»?) Малыш вновь уставился в тарелку с капустой и, сморщив нос, нехотя попытался подцепить кочешок зубцом вилки.

— Это они через спутник передают, — говорит мать. — С ума сойти, чего только не увидишь, когда напрямую, с другого конца…

— Весь день ко мне придирался этот кретин Ренар, будь он проклят, — перебивает ее отец. — В конце концов я…

— Ешь овощи, — обращается к мальчику мать, а он бормочет что-то неразборчивое в ответ и поглубже вонзает вилку в капустный кочанчик.

— И как только земля носит таких зануд? — продолжает отец. — Надо их…

— Зачем так кипятиться? — перебивает мать. — Это бессмысленно. И будь поосторожнее. Кругом безработица, а ты…

— Я кипячусь, когда считаю нужным, — возражает отец. — Тебе-то этот мерзавец не проедает мозги по восемь часов в день…

— Съешь ты, наконец, капусту? — сердится мать.

— Слушай, что тебе говорят, черт возьми! — взрывается отец.

Малыш подскакивает и, торопливо подняв руку, подносит вилку ко рту, на зубце ее по-прежнему болтается капуста.