Дом Одиссея

Эос ждет всех в парадном зале дворца, где уже накрыт стол с вином, хлебом и, конечно, рыбой. Она протягивает Менелаю кубок, стоит тому ворваться в дверь, но он вышибает его из ее рук. Грубая глина разбивается о землю. Эос вздыхает. На эту дипломатическую встречу она накрыла стол самой худшей посудой с кухни, но все равно ей жалко ненужных потерь.

Елена тоже спустилась и теперь беспокойно мечется взад-вперед. Когда Менелай заходит, она кидается к нему, виснет у него на шее и кричит:

– Я так испугалась! Я так…

Он отталкивает ее. Она падает. Никто не предлагает помочь ей подняться. Она немного отползает от стола, затем собирается с силами, бормочет:

– Я пойду в свою комнату… – и ковыляет прочь, незамеченная.

Кресла установлены для четверых. Менелай занимает одно, Орест – второе, Лаэрт – третье. Последнее следовало бы занять одному из советников Одиссея, но они не успевают даже шевельнуться, как в него проскальзывает Пенелопа, складывает руки на коленях, улыбается мужчинам, берет кубок, стоящий перед ней, и поднимает его.

– За моего отца, – провозглашает она, качнув кубок в сторону Лаэрта. – За моих высокочтимых гостей. Вознесем же хвалу богам.

Орест проливает вино на пол. Лаэрт выплескивает из кубка глоток и выпивает остальное. Пенелопа склоняет голову в молитве – и не молится. Менелай не поднимает свой кубок, не притрагивается к еде, даже не смотрит на предложенное ему вино.

Пенелопа молится довольно долго. Лаэрт уже должен был прервать ее вспышку благочестия, но он в полном восторге следит за тем, как ее затянувшееся молчание приводит в ярость спартанского гостя. Оресту следовало бы высказаться следующим, но он, само собой, погружен в собственные молитвы, в свои вполне искренние обеты.

«Я искуплю все, мама, – молится он. – Пусть мне и не быть героем, но я стану лучшим человеком, чем был отец».

Грохот кулака Менелая, ударившего по столу, прерывает размышления Ореста и пролетает по залу эхом небывалой грубости.

– Проклятье, что за игры ты тут устраиваешь? – рычит спартанец – но не присутствующим здесь царям, а тихой, задумчивой царице. – Что за дикость ты, по-твоему, творишь?

Лаэрт выгибает бровь. Орест ждет, радуясь, наверное, возможности поберечь голос, а с ним и силы, еще не до конца вернувшиеся в отощавшее тело.

Пенелопа смотрит Менелаю в глаза, оглядывает его сверху донизу и на мгновение становится самой прекрасной из смертных, даже несмотря на то что из зала несколько мгновений назад вышла Елена. Есть слово для ее красоты – и это слово «власть» или «победа»; но есть другое, более волнующее – и оно говорит о том, что Пенелопа неукротимая.

– Родич… брат, – исправляется она, – я должна сообщить о постыдных вещах. – Лаэрт откидывается в кресле, скрестив лодыжки и сложив руки на груди, как благосклонный зритель, готовый наслаждаться отменным представлением. – Против тебя строился ужасный заговор. Козни против всей твоей семьи. Жрец Аполлона Клейтос – полагаю, этот человек тебе знаком – сговорился с одной из микенских служанок отравить нашего дорогого брата и царя царей Ореста. Служанка призналась и мертва, казнена за свои преступления, а жреца скоро найдут, допросят и под пытками заставят назвать имена всех и каждого участника заговора, особенно подбивших его на эти отвратительные деяния. Без сомнений, он начнет распространять ужасную ложь, чтобы оправдать свои действия, но мы все знаем, кто на самом деле стоит за отравлением нашего благородного брата. Тот же человек, кто в своих непомерных амбициях задумал получить корону. Тот же человек, который решил, что силой и хитростью сможет завоевать не только трон Микен, но и западные острова. И я говорю, конечно, о капитане твоей стражи Лефтерии.

Усмешка Лаэрта, кажется, сейчас разорвет его лицо надвое. Орест застыл статуей и смотрит в никуда.

– Лефтерий, – рычит Менелай. – Ты сбегаешь из собственного дворца, похищаешь моего сына, а затем возвращаешься, чтобы обвинить… Лефтерия.

– Именно. После продолжительного расследования мне стало ясно, что тебя предали изнутри, один из самых ближайших и дорогих солдат и друзей. У него был доступ к жрецу Клейтосу, доступ к служанке Рене и тем более доступ к твоему дорогому Никострату. Лефтерий убил служанку Зосиму, пока твой любимый сын спал, чтобы опозорить Никострата и представить все так, будто твой наследник – осмелюсь ли я предположить, что из всех своих замечательных детей ты именно его выбрал наследником? – недостоин трона. Я знаю, как близок тебе Лефтерий, но, помнится, мой муж как-то сказал, что самый опасный нож – тот, которого не видишь.

Менелай переводит взгляд с Пенелопы на усмехающегося Лаэрта, с Лаэрта – на Ореста и снова на Пенелопу.

– Нет, – говорит он.

– Нет?

– Нет. Ты приходишь сюда со своими… своими женщинами. Женщинами. У меня этот остров. У меня этот дворец, у меня…