Дом Одиссея

– Никострат держал в своей комнате эту нелепую броню и огромный щит. Взрослый мужчина за ним бы не поместился, конечно, но вот женщина… У двери был кровавый отпечаток ноги, маленький и смазанный, – возможно, Зосимы, но как могла Зосима наследить собственной кровью, если уже была мертва? А ты в тот вечер ушла с пира раньше всех; мы все видели это, и Трифоса подтвердила, что ты легла в кровать и тут же уснула. Когда Орест начал бредить, все внимание обратилось на него, включая внимание Электры, следующей наиболее вероятной подозреваемой, – похоже на идеальное прикрытие для того, кто задумал преступление. Ты сменила масло в лампах: и в своей спальне, и в Никостратовой. Поменяла на одну из своих… усыпляющих смесей, чтобы все, кто вдохнет ее пары, погрузились в крепкий, беспечный сон. Я не знаю, как ты сопротивлялась ее действию: может, надела ароматную маску или в твоей коллекции нашлось противоядие…

– Сок давленого цветка, если быть точнее, – щебечет Елена, блестя глазами на послеполуденном солнце. – Если закапать его в глаза, зрачки становятся невероятно темными, а еще от него раскалывается голова, сердце выскакивает из груди… и появляется возможность сопротивляться усыпляющему действию масла.

– Ты определенно отлично разбираешься в подобных вещах.

– Да, когда ты слишком глупа и бездумна, чтобы быть при деле во дворце, остается не так уж много вариантов, чем себя занять. И кстати, когда твой прелестный сынок Телемах приехал с визитом, я, возможно, капнула кое-что в вино, и потому на пиру в его честь все просто великолепно провели время. Да-да, можешь поблагодарить меня позже, я невероятная, я знаю.

Пенелопа кивает, и сожаление смыкает ее уста, а сердце отстукивает: Телемах, Телемах! Нет, не сейчас, эти мысли для другого времени. Отпусти их.

– Значит, ты подменила масло сначала в своей спальне, погрузив Трифосу в глубокий сон. Пока она спала, а все остальные были заняты Орестом, ты проскользнула в комнату Никострата, поменяла масло и в его лампе, а затем спряталась за этим его нелепым щитом и стала ждать. Когда он наконец вернулся, махнув рукой на всю эту шумиху вокруг Ореста, тебе оставалось дождаться, пока он пару раз глубоко вдохнет и сон заберет его, после чего ты могла делать все что угодно. Но я не понимаю, почему в тот момент ты решила убить Зосиму.

Еще один поворот, и их внезапно окружает аромат пурпурных цветов, густой запах жаркой середины лета. Елена замирает, вдыхая его, наслаждаясь им, окутывает себя им, как будто он может сохраниться на подушечках ее прелестных, совершенных пальцев до тех пор, пока его не смоет напрочь жестокое море. Затем вздыхает, тянет Пенелопу за руку, и они продолжают свой путь по извилистой, пахнущей рыбой дороге.

– Менелай опаивает меня, – говорит Елена голосом простым и ясным, как бескрайнее небо. – Точнее, заставляет служанок делать это. С тех самых пор как мы приплыли из Трои. Он заявил, что я слишком много плачу, когда трезвая, и слишком много болтаю, когда пью. На самом деле я почувствовала облегчение, когда служанки стали подсыпать мне что-то в вино. Это избавило меня… от стольких неприятных вещей. И всем, похоже, стало намного легче разговаривать со мной, когда я вдруг поглупела. Глупышка, знаешь ли, не принимала решений. Она не задумывалась о последствиях. Никто и не ожидал от нее ничего подобного. Ни прощения, ни – совершенно точно – сопротивления, ни сожалений. Понимаешь, нужно бодрствовать, чтобы что-нибудь ощущать. А для всех было проще, когда я спала.

Конечно, спустя какое-то время зелья, которыми пичкали меня мои служанки, перестали давать эффект. Просто легче было притворяться одурманенной – намного легче для всех заинтересованных лиц. Но Зосима, благослови ее боги, начала замечать, что в этом деле все не так гладко. Она всегда так отчаянно хотела вернуть благосклонность моего мужа, так искренне была настороже. Как-то ночью у него опять случился гневный припадок из-за… о боги, я даже вспомнить сейчас не могу из-за чего, такая это была глупость… Я уронила свой кубок. Отрава, которой они меня пичкали, образует маленькие кристаллы на дне, весьма заметные, если знаешь, что искать, – и вот представь мое удивление и потрясение. Никаких кристаллов! Никаких отблесков в свете огня. Тогда-то я и поняла: Зосима перестала давать мне зелье. Очевидно, она проверяла меня, смотрела, изменится ли мое поведение без отравы в вине.