Дом Одиссея

Все, кому надо и не надо, столпились у покоев Ореста. Коридоры итакийского дворца слишком узки для того, чтобы подобное времяпрепровождение можно было назвать приятным.

Клейтос, Пилад, Электра и Менелай собрались у постели Ореста. Жрец Аполлона жжет дурно пахнущий травяной сбор, монотонным речитативом произнося молитвы. Аполлон не отвечает. В наши дни его намного больше интересует музыка, чем медицина.

Пенелопа пытается пройти в покои, но Лефтерий загораживает вход, качая головой.

– Лучше оставить это жрецам, – тянет он слова, не переставая пережевывать прихваченное с пира угощение, ведь он не из тех, для кого умирающий царь – веская причина пропустить обед.

– Я – хозяйка этого дома!

Спартанец пожимает плечами. Она же сама все сказала, правда? Хозяйка, не хозяин. А какой толк от хозяйки?

С гневным фырканьем, сделавшим бы честь ее свекрови Антиклее, Пенелопа отворачивается, решив искать другой способ, но вместо этого находит неожиданного союзника. Лаэрт тоже взял еду с собой, но вовсе не стремится протиснуться к двери, удовлетворенный ролью зрителя. Она надвигается на него, хватает за руку.

– Праведные молитвы? – предлагает она.

Старик смотрит в глаза невестке, а затем бурчит:

– Ладно. – Она благодарно кивает, а когда собирается уходить, его костлявые пальцы перехватывают ее руку. – Осторожнее, – добавляет он, прежде чем, решительно прошагав по коридору, оттолкнуть Лефтерия и зайти в комнату, не успевает тот и слова сказать. – Так что там с парнишкой? – слышит она его громкий голос из покоев больного. – Рыба пошла не впрок? Я знаю одну чудесную молитву Афине…

Никострат сидит в зале, ковыряясь в блюдах, оставшихся на столах. Осмелившиеся заявиться на сегодняшний пир женихи сбились в нервные стайки: было бы верхом грубости покинуть дворец, когда великий царь Микен болен, к тому же может создаться ложное представление о том, насколько глубоко и страстно они пекутся о его здоровье. С другой стороны, сделать они ничего не могут, а случись ему умереть, их присутствие здесь может иметь множество неприятных последствий, а потому попавшие в эту западню женихи небольшими группками шепчутся у дверей и окон, в грязных дворах и у пустых колодцев. Присутствующие здесь спартанские воины никому не позволят пройти через отлично охраняемые ворота, но не скажут почему, а спросить никто не осмеливается.

– Он что, умирает? – кидается Эвримах к Эос, которая проходит мимо во главе процессии служанок, с водой и чистой тканью, чтобы вытирать пылающий лоб больного. – Орест умирает?

– Конечно, нет! – обрывает она. – Не будь смешным!

– Можем начать уборку, раз уж все равно никто спать не собирается, – вздыхает Автоноя, обводя взглядом разгром, оставшийся после прерванного пира. – Богам известно, что нас ждет завтра.

Итакийские служанки принимаются за уборку. Ни спартанские, ни микенские товарки не приходят им на помощь, растеряв весь энтузиазм, едва речь заходит о грязной работе. В тусклом свете факелов женщины приносят воду из колодца, трут полы и распахивают ставни. Мелькают тени, и из каждого темного угла раздается то приглушенный шепот, то нервное восклицание, в то время как наверху Клейтос велит подать ту траву, вот это лекарство, капнуть в жаровню освященного елея или затянуть очередную молитву.

– А если Орест и впрямь умрет?.. – шепчет Феба на ухо Автоное, пока они выплескивают грязную воду из тазов в темноту огорода.

– Не умрет.

– А если… что случится с Итакой?

Вспышка света мешает Автоное дать ответ – еще одна группка женихов пробирается в темноте, но, заметив женщин, сворачивает в сторону. Никто не станет болтать там, где могут услышать, а потому:

– Чисть получше! – заявляет Автоноя.

Менелай замечает Пенелопу, в ожидании стоящую у покоев Ореста. Кладет руку ей на плечо, печально качая головой.

– Мой бедный племянник, – вздыхает он. – Боюсь, он совсем, совсем обезумел. – Произнося это, он должен был закрыть глаза или печально опустить их вниз, по крайней мере, воздеть к небу, словно моля небеса исправить эту ужасную несправедливость. Но нет, он смотрит прямо на Пенелопу, ожидая ее ответа.

Она сжимает руки перед собой. Сжав руки, она, возможно, не дрогнет, не выдаст волнения.

– Что мы можем сделать?

Мгновение.

Улыбка.

Легкое пожатие плеча.

– Если честно, сомневаюсь, что ты сможешь что-то сделать.

И с этими словами, оставив спартанцев сторожить покои Ореста, а фурий – радостно кружиться в вышине, Менелай, царь воинов с черно-красными щитами, завоеватель Трои, отправляется в постель.

Луна поворачивает к горизонту и в самом темном из закоулков, в небольшой комнате рядом с запертой оружейной дворца, наконец собирается тайная вечеря.