Дом Одиссея

Участники прибывают медленно, нервными перебежками, извилистыми коридорами, а спартанцы, похоже, даже и не думают связать эти передвижения между собой. Некоторые надели плащи, натянув их поглубже, чтобы скрыть лицо. Одна из них, как обычно, в покрывале; утомленная, она замирает в ожидании у дальней от двери стены, в компании верной Эос, с маленьким фонарем в сложенных лодочкой ладонях. Если бы собравшиеся здесь не были так хорошо знакомы, они могли бы и не узнать друг друга вовсе, настолько глубока темнота и тихи их голоса. Но им не провести меня, всевидящую, и я называю каждого собравшегося: Пенелопа и Эос; старый советник Медон, глубоко недовольный тем, что его подняли с кровати; Антиной и его отец Эвпейт; Эвримах и его отец Полибий; Амфином, воин и наследник престола; Кенамон, чужеземец с дальнего юга, занесенный так далеко от дома.

В комнате семь мужчин против двух женщин. Такое соотношение крайне нетипично для Итаки. Ни один из мужчин не вооружен, но им это и не нужно при таком перевесе. Отчасти поэтому Пенелопа пригласила Кенамона, который никогда раньше не присутствовал на столь секретных встречах, и, похоже, теперь ему ужасно любопытно и ничуть не страшно, поскольку он не особо разбирается в вопросах местной политики, чтобы испытывать положенную долю ужаса. По крайней мере, именно так себе говорит Пенелопа.

– Антиной, Эвримах, Амфином, господа, спасибо, что пришли, – шепотом начинает она, едва последнего участника приводят в это темное, тайное место.

– Что все это значит? – выпаливает Эвпейт, не дав сыну и рта раскрыть.

Антиной беспардонностью пошел в отца, но так уж вышло, что единственный человек, которого ему в этом не переплюнуть, не переговорить, – это тот, кто его учил; и этому человеку не дано понять, что все качества, так раздражающие его в сыне, он просто не желает замечать в самом себе.

– Зачем мы здесь? Что происходит? Орест умирает? Чего хочет Менелай?

Полибий, отец Эвримаха, поддерживает его короткими одобрительными восклицаниями. Дело не в том, что ему нечего сказать, – по крайней мере, если уж Эвпейт взялся говорить от имени своего сына, то и Полибий не собирается оставаться в стороне.

– Что будешь делать со спартанцами? Какова ситуация с Микенами? Что ты натворила, женщина? Что натворила?!

Он впечатывает кулак в ладонь. Эвримах вздрагивает. Среди собравшихся в этой комнате лишь Эвримаха пугает звук этого удара, остальные даже не шевелятся.

В тусклом свете фонаря глаза Пенелопы превращаются в два маслянисто поблескивающих озера, расцвеченных огнем. Она разглядывает мужчин, ожидая, пока те наговорятся; Медон стоит рядом. Обычно в такие моменты старый советник начинает говорить, выходит вперед и защищает честь своей царицы, требуя внимания от этих мужей, являющихся его ровесниками. Но не сегодня. Ему обо всех этих событиях известно так же мало, как и остальным присутствующим, но, в отличие от прочих мужчин при дворе Пенелопы, он знает, когда следует сохранять спокойствие.

Поэтому вместо него Кенамон прочищает горло и говорит негромко:

– Возможно, нам следует дать слово славной царице?

Пенелопа чуть наклоняет подбородок в его сторону, едва заметно, а затем откидывает покрывало. Антиной судорожно вздыхает – этот жест видели всего несколько женихов, хотя многие воображали себе его как признание, как дар, предназначенный только им.

– Господа, – превозмогая усталость, говорит она, и голос, твердый, спокойный, заполняет комнату, – спасибо, что пришли, несмотря на столь необычные обстоятельства. Я решила, что лучше поговорить сейчас, пока вокруг такая… суматоха и пока положение не ухудшилось еще сильнее. Сейчас об Оресте заботится микенский жрец, и ему дали снадобье, погрузившее его в глубокий сон. Ни я, ни мои служанки не можем к нему войти. А тем временем Итаку захватили!

Эти слова вызывают немедленный протест у Антиноя, Эвримаха и их отцов. Итаку никогда не захватывали! Она безумна, глупа, она…

– Спартанцев во дворце моего мужа в три раза больше, чем моих людей, и все они ветераны Трои. Даже если бы все женихи взялись за оружие и выступили против них единым фронтом, нам пришлось бы выдержать тяжелую битву, чтобы избавиться от них. А если бы мы преуспели – если бы убили Менелая, тогда что? Он прибыл к нам в качестве гостя. Его люди заполонили дворец, чтобы служить нам и помогать. Они наши досточтимые, полностью вооруженные, высоко дисциплинированные, желанные союзники. Мы не можем выступить против них в открытом конфликте при нынешних обстоятельствах и не можем ни в чем отказывать или возражать ни единому приказу этого человека, пока он в нашем царстве. Поэтому, как видите, мы захвачены.

– Ты все это натворила, – рявкает Эвпейт, тыча пухлым грязноватым пальцем Пенелопе в лицо. – Ты позволила этому случиться. Если бы у нас был царь…