Дом огней

Синьора с татуировками берет стакан с молоком и выливает в раковину. Хотелось бы спросить зачем, а главное, будет ли меня утром ждать обещанный сюрприз. Но я молчу, потому что женщина-полицейская поднялась по ступенькам и теперь стоит прямо за дверью. Приоткрывает ее, но тут слышится хрип радиопередатчика. У них переносная рация, соображаю я, прямо как по телевизору.

– Драка у дверей кафе в Порто-Санто-Стефано, нас вызывают, – говорит мужчина-полицейский.

Тогда женщина-полицейская закрывает дверь трейлера и говорит синьору с волдырями:

– Будешь еще воровать в супермаркетах, окажешься за решеткой.

И они уходят.

Чуть позже синьора с татуировками выводит меня наружу. Синьор с волдырями от комаров садится на землю, вытянув ноги в пыли, ровно посередине круга трейлеров без колес. Она садится рядом. Обнимает его, и они принимаются плакать. Мне даже их немного жаль.

– Я уже не хочу никакого сюрприза утром, – говорю я им. – Как-нибудь обойдусь.

Захожу в трейлер, ложусь на скамейку. Очень хочется спать, глаза слипаются.

– Хорошо, хватит, – сказал Джербер. На этот раз он сам прервал повествование. Рассказ был настолько детальным, подробным, прочувствованным, что психологу стало тяжело.

Эва послушно умолкла.

Гипнотизер сидел на кровати рядом и смотрел на девочку. Был не в силах сдвинуться с места и не решался вернуть ее к реальности.

Я копал полдня, так что пей без фокусов!

Напоить ребенка молоком со смертельной дозой героина – обман жестокий, но, по сути, не лишенный сострадания. По крайней мере, мальчик не испытает боли. Но «синьора с татуировками» вылила молоко с наркотиком. Какой тогда способ избрали проходимцы, чтобы избавиться от маленького заложника? Гипнотизер не хотел знать.

Все это выдумки, твердил он себе. Но и сам в это не верил.

Что творилось вокруг него? Откуда взялась эта история? Почему мысль о том, что мальчик мог существовать в реальности, продолжала сверлить его мозг?

Синхроничности с исчезновением Дзено Дзанусси можно было признать совпадениями. Но Пьетро Джербер не мог игнорировать или отрицать тот факт, что сам тон изложения был ему поразительным образом знаком.

Голос повествователя казался голосом Дзено.

И только тот, кто был знаком с малышом Батиголом, пусть недолгое время, мог это заметить. Только тот, кто жил с ним рядом, мог ухватиться за тонкую связующую нить, ведущую от одного события к другому. Уловить некую постоянную фоновую ноту.

Или, может быть, это я схожу с ума.

Он как психолог не мог априори исключить того, что стал жертвой внушения. Но также пребывал в убеждении, что, будь эта девочка даже чрезвычайно одаренной актрисой, ей никогда не удалось бы пробудить в нем такое сильное ощущение сопричастности.

Попросту потому, что Эва ни за что и никогда не могла бы знать, что чувствует Джербер, разве что умела читать его мысли. Эти эмоции формировались годами, оседали в воспоминаниях и образах и закреплялись в памяти.

Как можно воспроизвести или симулировать столь личное чувство?

Вот почему гипнотизер еще не был готов дослушать до конца. Завтра, сказал он себе, отложим до завтра. Он глубоко вздохнул.

– Теперь посчитаем вместе до десяти, и ты откроешь глаза.

14

Он ушел из дома раньше синьоры Ваннини. Выйдя из комнатки Эвы, столкнулся с домоправительницей, которая встретила его недоуменным взглядом, возможно спрашивая себя, к чему такая спешка.

А может, просто взглянула мне в лицо, сказал себе Джербер, понимая, что вид у него удрученный.

Женщина сообщила, что Майя, воспользовавшись тем, что доктор проводит сеанс, пошла прогуляться.

Психолог едва обратил внимание на ее слова.

– Скажите ей, что я приеду завтра, – бросил он на ходу.

Ему вовсе не хотелось видеть Майю, не было настроения. И представить только, что по пути сюда он не думал ни о чем другом, только о том, с каким выражением лица примет девушка редкую книгу, приобретенную специально для нее. Он насладился бы, видя, как она ошеломлена, как на белоснежной коже щек проступает румянец.

На обратном пути во Флоренцию томик в пурпурной обложке так и лежал на сиденье «дефендера», бесполезный, как все, что в жизни легковесно, когда эту самую жизнь словно подавляет реальность. Ныне ничтожный дар казался ему неуместным. Ведь он ездит сюда не для Майи, а для Эвы. Как он мог так быстро об этом забыть?

На самом деле, ведя машину ясным вечером конца февраля, Джербер был прежде всего зол на самого себя и искал повод для самобичевания. Плененного мальчика из истории Эвы нельзя было освободить, доктор никак не мог помочь ему. Никто не мог.

Если предположить, что мальчик вообще существовал.

Но последнее соображение утрачивало смысл: истории, касающиеся детей, даже вымышленные, глубоко трогают душу.

Я копал полдня, так что пей без фокусов!

Фраза негодяя не выходила из головы. Поэтому психолог должен был все выяснить.

– Ну как ты? Сколько лет, сколько зим, – раздался пронзительный голос из смартфона, лежащего рядом с книгой для Майи.