Дом огней

Решив, что они уже достаточно прониклись друг к другу доверием, Пьетро Джербер осмелился вставить словечко:

– Мой отец, который тоже был психологом, побудил меня записаться на ваши лекции. Он так и не объяснил почему, но думаю, причина кроется в том, что однажды, когда я был ребенком, мое сердце остановилось на тридцать секунд после падения с балкона.

Эллери замедлил шаг и смерил его пристальным взглядом, яростно расчесывая себе голову.

– Готов поспорить, что вы никогда не говорили с отцом об этих тридцати секундах…

– Я потерял мать еще в раннем детстве, и смерть была для нас запретной темой. Не то чтобы мы ее боялись – просто слишком больно говорить о смерти, не думая о ней.

– Понимаю, – проговорил Эллери с оттенком сомнения.

– Могу я спросить, чему служат эти рисунки, обращенные к потолку? – Джербер имел в виду странные изображения, которые он помог разместить в реанимационной палате.

– То место – ближайшее к потустороннему миру, – заявил профессор, присаживаясь на бортик возле колонны. Он снял башмак и как ни в чем не бывало начал растирать себе ступню. – Вся прелесть в том, что, когда врач, заново запуская механизм, возвращает из бездны пациентов, страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями, их сознание не успевает подвергнуться необратимым изменениям. То есть воспоминания о том, что с ними происходило, достаточно свежие.

Психолог с этим не был согласен. В одиннадцать лет те полминуты, когда он был мертв, не оставили никаких воспоминаний. Но он промолчал.

– Через несколько часов память пациентов тускнеет, хотя бы из-за пережитого шока, что вполне объяснимо, – продолжал ученый, снова надевая башмак. – Разумеется, я не могу их расспрашивать, пока длятся реанимационные процедуры. И я избрал такой способ: раскладываю листочки с фигурами, буквами, символами и числами разных цветов.

Но Джербер все еще не понимал.

– В чем цель эксперимента?

– Это невероятно, однако многие из тех, кого вырывают из лап смерти, описывают более или менее одно и то же, – объяснял Эллери. – Туннель, интенсивный свет, ощущение блаженства; вся жизнь проносится перед ними, словно фильм при ускоренном воспроизведении; им мнится, будто их окружают давно умершие родные; их встречает некая благосклонная сущность, и нет больше ни боли, ни страха, – все это мы не можем проверить эмпирически, зато могли бы найти научное объяснение. Светлый туннель, например, может быть реакцией угасающего глазного нерва. Ощущение блаженства связано с выбросом эндорфинов, которые являются природным обезболивающим, присутствующим в нашем мозгу. И так далее…

– Ничего, стало быть, сверхъестественного, – заключил Джербер.

Эллери закурил сигару.

– Но в подобных рассказах часто встречается элемент, единственно доступный для исследования: выход из собственного тела. Многие заявляют, что в те пороговые моменты способны были смотреть с высоты на самих себя. Не только видели, как лежат на каталке среди приборов, но даже могли достаточно подробно описать, как выглядели врачи и медсестры, им ранее незнакомые, и вдобавок все процедуры по реанимации. Конечно, и это вопрос дискуссионный, ведь глаза у пациента открыты, слух продолжает функционировать, так что и мозг, возможно, продолжает накапливать и обрабатывать информацию о том, что происходит вокруг. И потом, из-за недостатка кислорода пациент банально теряет ориентацию, и ему кажется, будто он парит под потолком.

Джербер догадался:

– Те листочки можно разглядеть только с высоты. И если один из таких пациентов сможет потом сказать, что там изображено, значит… – Он прервался, изумленный простотой метода, и затем жадно спросил: – Сколько раз это случалось?

– Ни единожды, – разочаровал его Эллери. – Теперь скажите, что я могу сделать для вас, доктор Джербер?

Хоть и огорченный, психолог посвятил Эллери во все, что происходило с Эвой.

Начал с клинической картины: описал агорафобию, выразил опасение, что вынужденная изоляция могла породить раздвоение личности. Перечислил все симптомы, которые, на его взгляд, могли указывать на детскую шизофрению. Только изложив все это, приступил к рассказу, прозвучавшему во время двух сеансов гипноза, подчеркивая странные совпадения между историей воображаемого друга и исчезновением Дзено Дзанусси, которое имело место двадцать пять лет назад и осталось нераскрытым.

Джербер решил не опускать самые несообразные и необъяснимые детали, касающиеся его самого: письмо со словом «Аримо»; тот факт, что Эва знала, как он потерял, а потом нашел свою авторучку; тень, которую он разглядел из ямы в заброшенном кемпинге, и, главное, видеозапись, подтверждающую, что девочка сказала правду: не она сбросила с полки шар со снегом.

– Стало быть, вы подозреваете, что этот невидимый мальчик может быть тем, который пропал во времена вашего детства, – заключил нейропсихиатр совершенно невозмутимо. – Это можно понять, – добавил он самым обыденным тоном, сделал глубокую затяжку и задумался, окутанный клубами сизого дыма.