Дом окон

Подспорьем в этом ему было эссе «Локимантия» номер шесть, в котором описывалась диаграмма, похожая на звезду с верхушки елки: лучи были разной длины, но нарисованы в точном соотношении по отношению друг к другу. Линия А составляет три пятых от линии Б, которая составляет две трети от линии В, и так далее. Предполагалось, что эту диаграмму надо было нарисовать на том месте, которое надо было оживить. Наверное, не «на», а «в». Как только были подсчитаны все необходимые размеры, нужно было выполнить ряд действий на всех точках звезды. Был и порядок, которому надо было следовать: начать с точки тринадцать, затем перейти к точке три, и так далее – и весь этот ритуал должен быть завершен в течение двенадцати часов. После этого оставалось только встать к мольберту – конечно же, расположенному в определенном месте, – взять кисть в руки и рисовать. Действия, которые надо было выполнить на каждой из тридцати одной точки звезды – сделать глоток красного вина, поклониться влево, вправо, земле, небу, – были довольно простыми и однообразными, чтобы создать видимость ритуала. Могу представить, как после всех этих служений мольберт начинает казаться алтарем.

Но у замысла Рудольфа была одна проблема: у него не было точки отсчета. Он указывает, в каком соотношении находятся различные части звезды, но он никогда не упоминает ее пропорций относительно пространства того места, которое она должна пробудить. Где рисуется звезда: в одной комнате? Во всем здании? А что насчет пространства вокруг здания? Какая-то изолированная система. А его слова о том, что эти инструкции будут понятны только «Истинному Творцу» – это же очередная отмазка. Томасу Бельведеру очень повезло. Или же он был Истинным Творцом.

* * *

Белый шум головной боли наконец-то затих к тому времени, как я услышала шаги Роджера: пройдя мимо библиотеки, он направился вниз – заказывать ужин. Забавно. Когда-то заказ еды на дом каждый день казался мне непозволительной роскошью. Но теперь картина очередного набора еды в белых картонных коробках, обернутых алюминиевой фольгой, казалась невыносимо унылой. Я вышла из библиотеки и поспешила за Роджером, но его уже и след простыл. Он сел в машину и отправился делать заказ лично. На секунду в голове проскользнула мысль, что я могла бы вернуться на второй этаж и почитать что-нибудь о Рудольфе, но потом решила, что хватит с меня на сегодня его пылкой прозы. Вместо этого я налила себе бокал белого вина, и, выйдя на крыльцо и сев на ступеньки, начала его потягивать.

Вечер был жарким: влажно, будто в тропиках. Выйти из дома было все равно что попасть в облако пара. Когда я переступала через порог, у меня снова возникло ощущение, как будто в дверном проеме была натянута тонкая сетка: представь, будто идешь и натыкаешься на паутину. Я провела по рукам и шее. Но ничего не почувствовала. Ощущение, однако, продолжалось. Казалось, меня всю чем-то облепило. «Очередная Странность, – подумала я, – замечательно». Ощущение было не таким уж и ужасным, я бы так не сказала – сказывались жара и влажность, – но и приятного было мало. Если бы я страдала от клаустрофобии, тогда было бы хуже. Но меня это просто раздражало. Я не сомневалась, что стоило мне войти обратно в дом, как ощущение прекратится, но я вышла на крыльцо для того, чтобы сесть на ступеньки и насладиться своим вином, и ни за какие коврижки не собиралась оттуда уходить. Я устроилась на ступеньках и поднесла бокал к губам. Что ж, по крайней мере, я могла разбавить ощущение вкусом вина.

* * *