Дом падших ангелов

Мама Америка размышляла о судьбе старого серого пианино, стоявшего в углу дома. Антонио купил его в какой-то задрипанной забегаловке на окраине города, где ошивался всякий сброд, глушивший пульке и мескаль. Хозяин продал инструмент за сто американских долларов. Пианино все в пятнах и следах от сигарет. Но Антонио его любил. Играл на нем каждый день для всей семьи. И сейчас, на вечеринке, наигрывал песенки Агустина Лары[176]. Когда уедет, решила Мама Америка, она порубит пианино на дрова.

Весь этот последний шумный вечер с Бентами, собравшимися за маленьким столом под сливовым деревом, с лица Мамы Америки не сходила улыбка. «Харлей», припаркованный у задней стены сада, излучал злорадные энергии из-под своего покрова. Мать улыбалась, потому что задумала спустить мотоцикл в море, едва этот ублюдок, ее супруг, угнездится на сиденье автобуса.

Чентебент выдавал настолько непристойные шутки, что Мама Америка вынуждена была отправить младших спать. Ангел обожал такие вечера, когда отец выпивал, – Чентебент, среди множества своих пороков, был еще и завзятым кутилой и вынуждал Дона Антонио пить текилу. Удивительно, да. И Дон Антонио преображался: вместо столпа праведной силы – пластичное пританцовывающее создание со множеством голосов и забавными порочными привычками. И всю оставшуюся жизнь Ангел стремился заполнить суматошной радостной кутерьмой свой дом, полный народу, – как умели эти люди.

«Ну, Ченте!» – восклицали, бывало, женщины. «Ну, Тонио!» И Ангел никогда не мог угадать, от чего они краснели, от смеха или от смущения.

– А потом, – орал Чентебент, – слон засунул арахис прямо в задницу Панчо!

Кукабент, гогоча, свалилась со стула, а Дон Антонио подпрыгнул и на корточках пополз по двору, держась за живот и задыхаясь от смеха. Попугай верещал в клетке, как будто тоже понял шутку.

– Слушай, слушай! – сказал отец, переводя дыхание.

Бурное веселье утихло. Мясо тихо потрескивало в раскаленной яме. Стол усыпан головами креветок, и они таращатся черными бусинками глаз. И Тикибент страстно лыбилась Ангелу блестящим влажным ртом, и он знал, что на вкус эти губы – лайм, соль и рыбий жир. По столу и под столом разбросаны пивные банки, бутылки из-под текилы и стаканы. Мама Америка тем временем размышляла об острых ножах и мошонке.

– Слушай, – повторил Дон Антонио, покачиваясь в центре своей колышущейся на каменных плитках тени. – У меня есть шутка! Итак. Маленький Пепе играл в саду.

– Какой Пепе? – пьяно уточнил Чентебент.

– Да просто Пепе. Любой Пепе!

– Не понимаю, о ком ты говоришь. – Чентебент скрестил руки на груди.

– Я говорю о Пепе! Oye, cabron! Это шутка! Нет никакого Пепе!

– Если Пепе нет, почему ты о нем говоришь?

– Да чтоб тебя, pinche Ченте!

– Ты выдумываешь, – заявил Чентебент, допив пиво и сдержанно рыгнув, такое изящество дает только литр креветочного газа.

– Слушай, ты, козел! – рявкнул Дон Антонио.

Этот диалог остался в памяти Ангела как самый захватывающий момент вечеринки. Даже лучше, чем анекдоты. В тот момент он осознал себя абсурдистом – это нахлынуло, как дзен-просветление. Он откинулся на спинку стула. Тикибент разрушила чары, на мгновение раздвинув ноги и демонстрируя себя во всей красе.

– Маленький Пепе, – вновь вернулся к теме Дон Антонио, – играл во дворе.

– А где он жил?

– Да иди к дьяволу, pendejo. И вот во двор вышел его дедушка, присел на лавочку и смотрел, как малыш играет. Потом подозвал Пепе и говорит: «Взгляни на червяка, что ползет по земле. Он только что вылез из норки».

– Извините, – Чентебент вскинул руку, перебивая, – как звали дедушку?

– Да какая разница! Это же анекдот! Не перебивай!

Ангел и женщины сдавленно хихикали.

Чентебент обиженно заявил:

– Довольно важно, чтобы у всех героев этой истории были имена. – И подчеркнул свое недоумение, оттопырив нижнюю губу и дернув плечом.

Дон Антонио испустил протестующий вопль в небеса, но смирился:

– Карлос! Дедушку звали Карлос! Годится? Теперь все довольны?

– Я доволен, отец, – радостно подтвердил Ангел.

Чентебент зевнул.

– Дедушка Карлос показал Пепе на чертова червяка, извивавшегося у входа в норку, и сказал: «Пепе, я дам тебе песо, если ты сможешь затолкать червячка обратно в норку».

– Вот скряга, – заметил Чентебент, использовав сердитое мексиканское выражение codo duro – «жесткий локоть», – которого Ангел никогда толком не понимал.

Дон Антонио благоразумно не обратил внимания на Чентебента, и тот заткнулся.

– Пепе поразмыслил, – продолжал Дон Антонио, – и убежал в дом. Принес оттуда мамин лак для волос. Поднял червяка, побрызгал лаком, чтобы тот застыл, а потом засунул его в норку. Дедушка вручил малышу песо и поспешил в дом. Назавтра Пепе опять играл во дворе. Из дома вышел дедушка и дал малышу песо. «Но, дедуля, – сказал Пепе, – ты уже заплатил мне вчера». «А это, Пепе, – ответил дедушка Карлос, – тебе от твоей бабушки!»

И Дон Антонио победно вскинул руки.

Женщины дружно фыркнули и захохотали, даже Мама Америка.

– Ох, Тонио! – всхлипывала Кукабент.

Чентебент, помолчав, заявил:

– Я не понял ни слова.