Дом падших ангелов

Он прокрался в хибару Ангела, источая зловоние протухших креветок и рома. Навалился сверху. Выдохнул прямо в лицо. «Стоит у тебя? – бормотал он. – Стоит? Точно? Да?» Он ухватил Ангела за ширинку. «Давай-ка посмотрим на него. Давай глянем, что ты предлагаешь моей дочери». Чентебент, гнусно хохочущий и зловонно дышащий прямо в лицо, жирный и здоровенный, и неважно, что Ангел отбивался.

В голове Ангела осталась только одна мысль: Я думал, что ты хороший человек. Я думал, ты веселый.

Чентебент уснул, оглушительно храпя, прямо на нем.

* * *

Первый акт мести Ангел осуществил уже на следующий день.

Когда никто не видел, он выскреб несколько ложек топленого сала из жестянок Кукабент. Сало предназначалось для тушеных бобов. И Ангел старательно размазал его внутри любимых холщовых брюк Чентебента. Когда, гневно завывая, к нему явился Чентебент, с багровой рожей, широко расставив ноги, пошатываясь и хлюпая при каждом шаге, Ангел стойко выдержал побои, улыбаясь Тикибент, которая наблюдала эту сцену из окна, схватившись за голову и оглушительно хохоча. В тот день он потерял зуб.

Чентебент поволок его на El Guatabampo, грубые толстые пальцы оставили лиловые пятна на руках Ангела, как будто вытатуированные лилии.

– Будешь зарабатывать на пропитание, чертов нахлебник! – орал он. – Я проучу тебя!

Кровь на лице Ангела, кровь во рту.

– Уж я преподам тебе урок, маленький говнюк.

Ангелу оставалось только ждать. Он мог выдержать все что угодно. Он терпел побои Чентебента. Терпел хрюкающие ночные визиты дядюшки.

Плакал Ангел, только оставаясь в одиночестве, рыдал, размазывая сопли по лицу. Спал он в вонючем камбузе, на куче старых одеял, забившись под раковину. И драил, красил, чистил и потрошил, ловил рыбу, чинил сети и караулил, как вечно бодрствующий сторожевой пес, ночи напролет, в одиночестве. Иногда приходилось брать в руки багор и отгонять шпану и подвыпивших моряков с иностранных кораблей, которые шлялись по порту и норовили взобраться на мерзкое суденышко. Он прислушивался к попойкам и перебранкам на соседних судах, к музыке, доносившейся с берега, смеху проституток и гуляющих парочек, лаю собак. Когда звонили церковные колокола, он чувствовал, что привычный, знакомый ему мир остался в другой земле. И слишком далеко, чтобы обрести его вновь. Он показал бы Перле всю глубину ее ошибки. «Я достоин, я достоин», – повторял он как молитву.

Тощий старикан-матрос полоснул его ножом по груди, за что огреб багром по морде и свалился за борт прямиком к пятнам мазута и дохлой рыбе. Ангел наблюдал, как старик карабкается по металлической лесенке на причал, как, пошатываясь и спотыкаясь, ковыляет и исчезает в ночи. А кровь сочилась из раны. Капли шлепались у его ног. Ангел никогда не рассказывал об этом, но запомнил момент. Хранил его в душе.

Он замотал грудь тряпьем, перевязал сверху, и лицо его горело от лихорадки, и колотил озноб, будто вокруг выпал снег, но он так никому ничего и не сказал. Стащил ром из камбуза, полил огненной влагой сочащуюся гноем рану. Он кусал губы, орал и сучил ногами.

Дни проходили в страхе и тревоге, он ждал то кары Господней, то нападения товарищей-моряков, – но и то и другое миновало его. Ангел заподозрил, что вообще вся его жизнь – отражение неприязни Бога к нему лично. Свой мизерный заработок он складывал в жестянку из-под кофе, которую хранил за кухонной раковиной, а еще отыскал кубышку Чентебента с засаленными песо – бюджет предстоящей рыболовной экспедиции, – запертую в ящике стола в рубке. Чентебент начал брать с него деньги за фасоль и тортильи.

Ангел предпочитал ходить голодным. Ел только то, что удавалось найти на судне, вплоть до сырых сардин. И экономил каждый сентаво. Те вечера, когда он мог поесть, и желудок сводило, и внутри все бурлило и рычало, и Перла была так далеко, и он боялся, что мама, брат и сестра голодают и брошены без помощи там, за морем, – те вечера были страшнее всего.

Когда Чентебент заявился в очередной раз, Ангел был наготове. Пират поднялся на борт и уже расстегнул свои вонючие штаны, и тут Ангел, зажмурившись, взмахнул багром. Вслепую, наотмашь. Он не думал, что попадет Чентебенту по голове. Отвратительный хруст, когда дубина ударилась о череп. Испуганный хрип, и сразу же запах дерьма. Резкая боль в поврежденной руке – он ударил слишком крупного противника. И всплеск.

Когда Ангел открыл все же глаза – потому что он зажмурился на миг в надежде, что того, что он сейчас совершил, на самом деле не случилось, – крупный противник тонул в грязной воде порта и спущенные штаны болтались вокруг его колен.

Ангел подождал, не всплывет ли он на поверхность. Не всплыл.

* * *