Дом падших ангелов

Остаток ночи прошел в панике. Для него до сих пор все как в тумане. Он ведь был совсем еще мальчишка, в ужасе от того, что натворил, конечно, но еще больше боялся, что влип. В голове пульсировали тысячи вариантов вранья. А вдобавок где-то в глубине души он опасался, что пират мог выбраться на пирс по соседству и донести на него. Он метался туда-сюда, но с борта El Guatabampo никак не открывался магический портал в прекрасный новый мир, где все опять будет замечательно.

Кофейная жестянка с песо перекочевала в его mochila[178] с двумя парами запасных штанов, бельем, носками и тремя рубахами. Рыболовецкие деньги из рубки он тоже прихватил. Канистры с топливом нелегко было поднять, но паника придала сил. Ничего лучшего он не смог придумать: изобразить несчастный случай. Представил, как его допрашивает полиция – возможно, собственный отец. Нет, нет! Он был пьян. Вытолкал меня с судна и велел не возвращаться. Я получил расчет и купил билет на автобус. Я не знаю, что случилось после моего отъезда. Я ничего не видел. Я просто поехал к отцу.

Мама Америка все же сообщила ему в коротком письме, что отец уехал на север. И что, возможно, она с детьми тоже последует за ним. Ангел намерен был посчитаться с отцом за то, что тот бросил семью, даже если это станет его последним поступком.

Итак, он сел в автобус, идущий на север. Экспресс до Тихуаны. Двадцать семь часов сидя, в бензиновой вони. Он не мог уснуть. Вспоминал оранжевые всполохи пламени, видные из окна автобуса, отъезжавшего в ночь.

Шел 1965-й, и Ангелу казалось, что он живет на свете целую сотню лет.

Десятилетиями он рассказывал матери, что просто сбежал. Что понятия не имеет, что случилось с El Guatabampo и с Дядей Ченте. Он так много раз повторял это, что почти убедил самого себя: он был сыт по горло тяжелой работой и побоями, накопил денег и сел в автобус. Возможно, Чентебент, узнав о его бегстве, напился с горя и по пьянке устроил пожар на судне.

Он думал, что все кончено. Но чувство вины и ложь пламенем горели в его душе всю жизнь.

* * *

Старший Ангел стоял в полумраке гостиной, покачиваясь под обрушившимися на него историями из прошлого, под тем, что он помнил и что постиг. А может, под тем, что лишь воображал. Он больше не отличал одно от другого. Истории врывались сквозь открытое окно, как порыв ветра, и вились вокруг. Невидимый смерч едва не отрывал его от земли. Воспоминания являлись по своей собственной воле, перескакивали через годы, отметая целые десятилетия. Старший Ангел оказался внутри временнóй бури. Он смотрел в прошлое, будто фильм в кинотеатре «Клоповник».

* * *

Младший Ангел родился в 1967-м.

Старший Ангел жил с матерью и младшими в Колония Обрера в Тихуане, пока не улизнул через границу к отцу после одного из его редких визитов в их дом. Дело оказалось плевым. Народ либо переходил вброд мелкую мутную Тихуана-ривер, либо вливался в толпы, текущие на восток из Колония Либертад в Отей[179]. Тогда еще существовали регулярные коридоры и поденные рабочие ездили на заработки через пыльные каньоны. Старший Ангел не встречался с девушками. Он упорно отправлял Перле открытки, на которые та никогда не отвечала.

В 1970-м родился Индио. К тому времени Старший Ангел жил у отца и ночами работал в пекарне, получая зарплату исключительно «в конверте». Одна из первых выученных американских идиом: «серая зарплата». Это казалось таким остроумным.

Браулио родился в 1971-м. Старший Ангел ничего об этом не знал, но в тот самый год написал Перле письмо, умоляя ее переехать на север. Письмо впоследствии потерялось, но они оба помнили фразу оттуда: «Приезжай ко мне, пока мы оба еще живы и можем бороться с судьбой». Ничего более благородного Перла никогда не слышала. И приехала, бросив все ради воссоединения с ним.

Браулио быстро повзрослел. Да уж, он их всех одурачил. Минни была просто бестолковой малышкой – она боготворила всех трех братьев. Но Эль Индио все понимал, и Лало тоже знал, что происходит. А Минни, когда подросла, убедила всех, что ни о чем не подозревает. Мама Перла – ну, для нее Браулио был ангелом. Папа играл привычную роль благородного кабальеро. Мальчишки иногда посмеивались над ним, если его не было поблизости, – какой важный, вечно ходит задрав нос. С каким пафосом называет Индио и Браулио своими сыновьями. Считает себя самым мудрым человеком на свете, но в этих двоих ничего не разглядел. Pinche Браулио – его прозвище, Сникерс[180], говорило само за себя.