Дом падших ангелов

И все? – подумал Младший Ангел. Все кончено? И все вот так просто заканчивается? Он не хотел такого финала. Только не так. Неужели не предполагается кульминации? Какой роман, какая опера заканчивается добрыми пожеланиями и ранним отходом ко сну? Он понимал: как только вечеринка закончится, его брат умрет. Прислонившись к стене, он скрестил руки. Глаза щипало.

Женщины вынесли из кухни торты. Минни, Перла, Глориоза и Лупита. Сияли четыре свечи: парафиновые семерка и ноль на каждом торте. Восторженные крики, аплодисменты. Дети и собаки скакали вокруг кресла Старшего Ангела. Он сложил руки на животе. Неужели голова трясется?

Женщины поставили торты на складной столик, Минни подкатила отца. Он оглядел гостей, чуть приподняв бровь, наклонился вперед, с шумом втянул воздух и задул одну свечу. На четыре свечки понадобилось четыре подхода. А потом он обессиленно откинулся в кресле под аплодисменты. Перла суетилась вокруг, как будто муж только что выиграл марафонский забег.

Настроение изменилось. Ну конечно, на каждом дне рождения поют «с днем рождения тебя». А на каждом мексиканском дне рождения поют мексиканскую праздничную песню, Las Mananitas. Никто не подавал сигнала, но гости запели дружно, в один голос.

Эти утренние песни
Пел когда-то царь Давид.
Ныне девушки прелестные
Их несут к ногам твоим.

Они медленно двинулись к Ангелу, словно приливная волна, влекомая луной. Все ближе и ближе. Хоровод тел, укрывающих и защищающих его. Старшего Ангела не видно в центре этого вихря.

А они вскинули головы и пели.

Просыпайся, Ангел, утро,
Светлый день уже настал,
В небе птицы распевают,
Месяц к звездам убежал.

Но и это казалось им недостаточно громко. Они взревели, обрушив на Младшего Ангела неслыханный прежде шквал. Они кричали, рычали, вопили, и оперными голосами, и как марьячи, и попадали мимо нот, захлебываясь рыданиями в середине куплета.

Младший Ангел, погруженный в музыку, не решался взглянуть на брата. Он никогда не слышал песню целиком, хотя все вокруг, похоже, прекрасно знали слова.

Как прекрасно это утро,
Чтобы вместе ликовать.
Мы собрались здесь все вместе,
Чтоб сердечно поздравлять

И еще, и еще, а когда песня закончилась, они долго шумно хлопали в ладоши, а потом расступились, и Младший Ангел увидел брата. Гости аплодировали и свистели, пока Старший Ангел не вскинул руки, как изнуренный поединком боксер, сжал их над головой и потряс в воздухе, одними губами произнося Gracias. И на глазах у него действительно были слезы. Их отблески серебряными иглами укололи каждого.

Младший Ангел прижал ладонь к глазам.

* * *

Старший Ангел глаз не спускал с брата. Он не хотел, чтобы Младший понял, что ему жаль его. И даже ел торт.

Итак, все кончено, думал Старший Ангел. Он получил, что хотел. И теперь – конец. Все. Кончено. А он ведь надеялся, что протянет дольше, а? Pinche Ангел. Смешно. Он-то думал, что оклемается.

Призраков отца и матери в толпе что-то не видать, поэтому он наблюдал за младшим братом. Глаз от него отвести не мог. Бедняжка Младший Ангел, мысленно приговаривал он. Брат ведь не представлял, как жизнь сложится. В книжках об этом не прочтешь.

Вон там Ла Минни. Лало сутулится – а он мечтал, чтобы Лало держался прямо, по-армейски, как прежде. Где-то там Ла Глориоза. Он ее чувствовал, даже если не видел. Она святая и не подозревает об этом. Когда ее крылья наконец расправятся, они окажутся огромными и темными, почти черными, и она взлетит над языками пламени, когда мир провалится в тартарары. А вон его бедная Флака. Отмывает кухню. И жену свою он тоже подвел. Будь у него шанс пересмотреть договор с Богом, он бы хлопотал насчет побольше наслаждений для Перлы. Может, Дейв мог бы чуть изменить последнюю новенну[287]. Или подсказать, какая молитва может растрогать Бога.

Но.

Нет.

Он тряхнул головой. Слишком поздно, малыш. Estamos jodidos[288]. Они с Богом уже обсуждали это. Ей-богу. Нынешний вечер – это завершение всего, что он успел сделать. Черт возьми – прости, Бог. Почему не предупреждают, что не стоит заключать сделку с Богом.

Каждый человек, умирая, уносит с собой свои тайны. Старший Ангел определенно счастливчик, он умирал, надежно скрыв самые отвратительные свои поступки. Жизнь оказалась долгой борьбой за примирение с обстоятельствами и вечным стремлением скрыть свои неудачи от других. Его главная тайна даже не была грехом. Он просто не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, как он не мог подняться с пола.

– О да, – произнес он вслух. – Ты сумел поставить меня на колени.