Он оказался во временнóм пузыре – праздник бушевал вокруг, но Ангел в нем не участвовал. Он перенесся в свою комнату на несколько месяцев назад. В тот день в доме было суматошно. И, по иронии судьбы, воскресенье. Как и сегодня.
Дейв только что ушел, сожрав всю еду на кухне и отвезя Ангела в кровать. Дети, собаки, Лало и все прочие толклись во дворе и, как всегда, орали.
– Эй! – тоненьким дребезжащим голосом позвал он. – Минни!
Похлопал по матрасу. Пора принимать таблетки. Он покопался среди пузырьков на тумбочке, открыл пузырек, запил таблетку глотком выдохшейся теплой колы. Чуть не стошнило. А где второй пузырек? Сейчас нужно принять две таблетки.
Посмотрел вокруг.
– Эй! – Попробовал дотянуться, но, черт побери, прекрасно понимал, что не дотянется. – Помогите,
Тишина.
Он матерился, и суетился, и знал – знал наверняка, – что кто-нибудь обязательно заглянет, когда они вспомнят о нем. Кто-нибудь принесет воды. Подаст таблетки. Но он хотел того, чего хотел, и именно тогда, когда хотел.
Стиснув зубы, он спустил одну тощую, покрытую пятнами ногу, поморщился, когда холод пола пронзил лодыжку длинной болезненной иглой. Прямо от стопы до колена.
И он опустился на колени. Рухнул. Голова стукнулась об угол комода. Пергаментная кожа на виске треснула, прохладная кровь немедленно сообщила, что ее много, залив все лицо. Липкая.
Рана его не встревожила. Он испугался, что сломал что-нибудь, и заскулил, и заплакал. Он знал, что рак – мучительная боль, но эта боль оказалась гораздо острее, и он не мог подняться, и с каждой секундой, по мере того как он вжимался коленями в твердый пол, боль заявляла о себе все громче и громче. А потом на пол закапала кровь, просачиваясь между пальцев. Он разрыдался, закричал:
– Помогите!
Он дотянулся до простыни, зажал в горсти и попробовал подтянуться на ней. Шлепнулся обратно на пол и стоял на четвереньках задницей кверху, руки по бокам от головы. Кого он обманывает? У него больше не осталось мышц. Он в ловушке по-настоящему – зажат между кроватью и комодом. И не в состоянии даже подсунуть под себя коленку, чтобы опереться. Он потянул к виску воротник рубашки, прижал, чтобы остановить кровотечение. Кровь показалась почти голубой.
– Бог, – сказал он. – Мне больно.
Бог промолчал.
– Мне нужна помощь, – подсказал он.
У Бога, наверное, был звонок по другой линии.
Ангел обернулся в поисках призраков. Но нет, он был предоставлен своей судьбе. На миг испугался, что сейчас сквозь стену полезет, ухмыляясь, Чентебент. Он весь дрожал от боли.
– Ну хорошо, – решил он.
Положил голову на пол. Он подождет. Кто-нибудь все равно придет. Он – Старший Ангел. Он не собирается умирать вот так.
А что, если умрет?
А что, если никто не придет до самого вечера? Он точно загнется до тех пор. Его тело не выдержит. Сердце и так уже словно разбито кувалдой.
– Бог? Ты еще там?
И тут до него дошло.
– Я согрешил, – начал он. – Страшно согрешил.
Исповедь длилась три часа.
Лало направлялся в дальнюю комнату, сыграть в GTA[291]
, и обнаружил Старшего Ангела. Лало был немножко под мухой, не всерьез – пара пива, пара рюмок. Он ошалело уставился на старика – тот как будто молился в сторону Мекки или чего.– Эй, пап, ты чего, решил на полу поспать, а?
Подхватил отца на руки, уложил в кровать, укутал. Корки запекшейся крови на лице Ангела он не заметил.
Побрел дальше, прихватив пульт от «плейстейшн», и через минуту уже «мочил придурков» и разбивал машины.
Старший Ангел спал, до изнеможения истерзанный болью в коленях. И Бог вознаградил его даром откровения: ему приснилась прощальная вечеринка. Он увидел все, что сейчас происходит. Утром он проснулся от диких криков Перлы. Бедняжка обнаружила кровь на его лице и на подушке, и они поволокли его против воли в больницу, и все это время он отказывался помирать только ради сегодняшнего события. Этих тортов. Этой песни.