Дом под горой

Не отпуская руки Пашко, Нико постепенно, из его бессвязных восклицаний, понял, что натворил его бывший соперник. Когда все подошли к дому Претура, Нико передал своего пленника шьору Илии и проследил, чтобы тот вместе с другими вошел в комнату к больному, а сам замешкался — не увидит ли кого-нибудь из женщин.

В кухне он нашел Барицу.

— Где Катица? — спросил он ее.

— В доме где-нибудь, — ответила та, во все глаза глядя на Дубчича и не зная, что ей подумать…

«Опять молодой Дубчич! Что же это, снова?.. А Пашко уже думал — его взяла… Ну и дом! Никогда не знаешь, чего можно ожидать!»

Нико торопился. Он еще дома решил поговорить с Катицей, но — о себе; а тут подвернулась обязанность говорить с ней еще и о Пашко! Он должен объяснить ей свой поступок, оправдаться в ее глазах, по крайней мере добиться ее прощения. Колебаться, откладывать больше нельзя. Нико казалось, что бог в самом деле покарает его, если на его голову по-прежнему будут сыпаться проклятия Катицы. Раз уж любовь умерла, надо ее достойно похоронить да придавить могилу камнем, если не камнем забвения, то хотя бы примирения…

Катицу он нашел в том же положении, в каком ее покинул Пашко. Она сидела, опустив голову на руки, и ее печальное лицо было мокро от слез. При виде этой горестной фигуры в Нико заговорила совесть: «Смотри, вот дело твоих рук! Из-за тебя эти слезы, эта опустошенность…» И Нико разом утратил решимость. Благоговейный трепет перед ее печалью спутал его мысли. Любое слово, кажется ему, будет насмешкой и кощунством.

А Катица, думая, что это вернулся Пашко, подняла посветлевшее лицо с намерением помириться с ним — и увидела Нико! Глаза ее широко раскрылись от удивления, щеки залил румянец. Катица едва удержалась от вскрика. Не сразу совладав с собой, она взглядом спрашивала, что ему надо.

Он стоял, все еще в плену глубокого волнения, не в силах выговорить ни слова. Его печаль вернула девушке самообладание. В ее уме всплыли все страдания, которые он ей причинил, долгие, бесконечные ночи, проведенные в горе и отчаянии. Встала перед глазами его измена, вся его подлость, жертвой которой она сделалась, и Катица смерила Нико с ног до головы презрительным взглядом.

— Что вам тут еще надо, шьор Дубчич? — спросила она тихим голосом, в котором, однако, отдавался весь трепет ее сердца. — По-моему, всего уже было достаточно…

Ее презрение и тон глубоко задели его. Взгляд его стал твердым, но Нико сдержал резкое слово, готовое сорваться с языка. «Терпение! — напомнил он себе. — Надо же окончательно с этим разделаться!»

— Не оскорбляй, пока не выслушала, — тихо заговорил он. — Тем более что это наш последний разговор. Надо же как-то кончать.

— Какие еще разговоры? Что случилось, того не изменишь, а все остальное ни к чему.

— Ты права — не изменишь. Мы расстались навсегда. Трудно мне говорить так после всех моих обещаний и клятв. Но что делать? Я знаю одно: не обманывал я тебя, не лгал тебе, когда давал эти обещания. Я тогда был убежден, что сердце мое навек принадлежит тебе. Но все изменилось! Сам не знаю как, знаю только — все изменилось. Я противился этому, боролся со своими чувствами, но в конце концов сдался.

Снова презрительно скривились в улыбке губы Катицы; она молча кивала. Это заставило Нико поднять голову.

— И теперь я вижу — хорошо, что мы разошлись! Уверен — настанет день, когда и ты это поймешь и будешь мне благодарна, что я разорвал наш союз, который не мог быть долговечным. Лучше обвиняй меня в измене теперь, чем потом — в обмане.

— Ох ты, какая честность, — отозвалась она. — Я уже и сейчас благодарю…

— Ты тоже опомнишься, согласишься со мной, — неумолимо продолжал Нико, которого покоробила ее насмешка. — И поймешь, что чувства твои тебя обманывали. Не разойдись мы сейчас, через какой-нибудь год ты стала бы тосковать по свободе, по родительскому дому, по прежнему образу жизни, по привычной атмосфере. И упрекала бы меня, зачем я перетащил тебя туда, где нет ничего для тебя привычного, где все тебе чуждо. И жила бы ты в моем доме в вечных страданиях и потерянности.

Катица вспомнила, как сидела у него за столом, не зная, как повернуться, вспомнила, до чего ей было мучительно и тягостно… Капельки пота выступили у нее на лбу при этом неприятном воспоминании. И все же — не признает она его доводов! Измена есть измена, а подлость — подлость! Бросив на Нико злобный взгляд, она возразила:

— Только об этом раньше надо было думать. Раньше, чем обещания давать, и в церковь меня провожать на глазах у всего города, и показывать меня с вашей террасы, ровно какую княгиню! Ведь я и тогда была такая же низкая, как сейчас, где же тогда была ваша мудрость, да осторожность, да рассудительность?