Дом под номером 14 (СИ)

Из-за снега, неровным слоем покрывавшего двор, мне теперь было видно не все: вот на протоптанной дорожке виднеются четыре ноги в теплой зимней обуви; дальше спина Гермионы с ладонью Драко на ней и макушка… а нет, уже вся голова Грейнджер, которая, по-видимому, уперлась рукам в плечи Драко, желая сохранить хоть минимальное расстояние между ними.

Она все еще была в снегу, пряди волос, торчащие из-под шапки, свисали сосульками, и мне казалось, что даже на ресницах оставались микроскопические льдинки, хотя, конечно, я не могла этого разглядеть. Она тяжело дышала, устав от долгого бега, и, не отводя глаз, смотрела прямо перед собой — смотрела на Драко. Точно знаю — он смотрел в ответ.

Малфой поднял руку, осторожно, нежно (!) стряхивая снег с щек и лба Гермионы, и отвел пряди волос, убирая их за уши.

Гермиона замерла, а потом медленно опустила голову так, что на мою долю осталась только макушка, видневшаяся из-за плотной белоснежной перины.

Рука Драко на ее талии, кажется, устроилась чуть удобнее и крепче.

***

На какую мысль наводят вас бесконечные приторно-розовые сердечки, открытки, продающиеся в любом магазине, и баннеры, развешанные по всему городу, на каждом из которых обязательно присутствует слово «любовь»?

Именно! Дата, не обведенная в календаре привычным красным кружком и не перечеркнутая черным крестиком, а выделенная особо уродливым оттенком розового.

Четырнадцатое февраля.

Пожалуй, всю мою жизнь мне хватало числа четырнадцать в жизни — спасибо Грейнджер! — и меня совершенно не интересовал этот якобы праздник, от которого сходила с ума практически вся женская половина общества. По крайней мере, до двадцати пяти лет. Но в этом году Святой Валентин пришел и по мою душу.

Мало того что одноклассницы многозначительно переглядывались и премерзко хихикали, показывая друг другу полученные валентинки, а Энди именно в этот день решил намекнуть мне о подарке на день рождения да, к тому же, обсудить возможность поездки в Брайтон на следующий год, еще и четырнадцатый дом словно взбесился.

Точнее не он, а его посетители.

Рыжий появился к семи.

Он прошел по улице знакомым мне маршрутом — путем Драко — до дома, приоткрыл калитку, еле справившись с ручкой, и поднялся на крыльцо. Я смотрела, как он неловко топтался у двери, сминая в руках невзрачный, жалкий букетик, и почему-то ждала, что Гермиона не станет открывать дверь.

Она открыла.

Жуткое, гложущее ощущение неправильности происходящего затопило меня с головой, когда Гермиона добродушно улыбнулась рыжему, приняла букет, который он неуклюже вручил ей, поцеловала в щеку и впустила в дом.

Я долго, но абсолютно бесполезно силилась разглядеть их. Шторы в кухне, куда Гермиона провела его, были задернуты. И меня не только разочаровало, но и удивило это. Малфой всегда проходил прямиком в гостиную.

Было ли это случайным совпадением или все же содержался в посещении гостиной четырнадцатого дома тайный смысл? Эта мысль не давала мне покоя, пока Гермиона не появилась там; за ней следовал нежданным — по крайней мере, мною — гость.

Она посадила его на диван, сама стала у окна спиной ко мне и сложила руки на груди. Рядом на столе лежала палочка, а букет, видимо, остался на кухне.

«Уж не забыла ли она поставить его в воду?» — ехидно подумала я.

Они находились в таких положениях, не меняя позы, около двадцати минут. Все это время они переговаривались, но, конечно же, я и слова не могла разобрать. Гость Гермионы, как казалось в моем положении, говорил невнятно, мямлил, заглатывал звуки и иногда коверкал слова. Ладно, пожалуй, я преувеличиваю, но точно одно — его губы не читались.

И я уже почти было смирилась с мыслью, что затея не имеет смысла, занятие бесполезно и мне стоит перестать пялиться, когда в гостиной показался кот.

Удивительно, как можно так сильно симпатизировать одному рыжему существу и настолько же невзлюбить другое?

Гость Гермионы покосился на животное и что-то недоуменно спросил — она передернула плечами. Кот, конечно же, как и в любое другое время чувствовал себя хозяином положения. Он достаточно грациозно для такой тушки запрыгнул на диван и двинулся в сторону рыжего. Тот напрягся, но все-таки сумел выдавить улыбку, когда кот принялся ластиться и спустя краткое мгновение оказался у него на коленях.

А потом он выпустил когти.

На лице его мгновенно отразилось все: недоумение, боль, злость, но каким-то образом — я даже сочувствовала ему, правда! — он смог сдержать себя в руках и кисло растянуть губы в улыбке, аккуратно погладив кота по спине.

Я представила, как он шепчет «хороший котик, хороший», пока тот довольно впивается когтями ему в бедро.

Он ушел через час. Какое-то время они еще о чем-то беседовали с Гермионой, и выражение его лица становилось все отчаяннее и безутешнее с каждым словом.