Дом под утопающей звездой

— Взгляни, — начал я с торжествующей гордостью философа, который нашел долго скрываемую правду, — взгляни, мой Бенедикт, на эти нагроможденные кровли. Здесь от широкого подоконника перед окном начинаются извилистые гребни крыш, вплоть до самого монастыря, и дальше до дворца, где княжна раньше жила. Нормальному человеку совершенно невозможно сделать хотя бы три шага по крутым скатам, — нормальному человеку, говорю я, — но что, если бы княжна Манфреди была лунатиком? Помни, что и ты, и я, мы видели ее явление — или ее тень — в потоках яркого лунного света…

В ту же минуту победоносное выражение на моем лице исчезло, потому что на лице моего друга появилось то же победоносное выражение, но такое загадочное, такое безобразное, что я сам испугался, сам не зная, почему. В эту минуту один бог знает, что бы я дал, чтоб это слово — «лунатик» — не было мною произнесено. Я немного успокоился, когда Бенедикт покачал через минуту головой. Он сказал, что твердо убежден, что по этим крышам даже лунатик не мог бы ходить; кроме того, прибавил он, Терезе было невозможно попасть из монастыря на крышу. Он был убежден, что это была ее душа, и опять сослался на Плиния. Потом Бенедикт написал несколько имен писателей, которые говорили о магии и спиритизме, и просил меня узнать, есть ли их произведения в книжных лавках. Этот вопрос, сказал он, его вдруг очень заинтересовал, и он хотел бы им заняться.

Я ушел почти совершенно успокоенный, но дома у меня начали бродить мысли. Я чувствовал какой-то неопределенный страх, и меня непрестанно тянуло просить в монастыре свидания с княжной. Потом это казалось мне почти безумием. Что бы я сказал? Затем я снова начинал раздумывать об Аполлонии из Тиана и о его видениях: то я считал его великим магом, то обманщиком, и опять вспоминал княжну Терезу. Так провел я весь день; вечером побежал к Бенедикту, но не застал его ни дома, ни в мастерской. Я напрасно долго стучал и звонил, и кончил тем, что долго ходил сердитый по улицам. Прошел около винного погреба, и там, наконец, я увидал Бенедикта.

Он был довольно весел, но те, с которыми он сидел, были для меня людьми настолько отвратительными, что я не вошел. Я вернулся домой и, усталый, сейчас же лег, однако довольно быстро проснулся от первого сна и не заснул больше во всю ночь.

Месяц светил, как рыбье око, занавеси были спущены, но через одну скважину в комнату пробивался лунный свет и образовывал на полу круглые серебристые пятна, точно лужи после дождя. Я не мог оторвать глаз от этих светлых пятен, и они скоро стали мне казаться озером, прозрачной, глубокой, бездонной водой, в которую бросилась княжна Тереза, и выражение какого-то отчаяния в ее глазах вывело меня из полудремоты, в которую я на минуту впал. Я сел на постели, сердце усиленно билось от страха, голову я держал обеими руками, точно она склонялась от тяжелого удара.

Когда же рассвело, я быстро оделся и, не думая о том, что Бенедикт, может быть, еще спит, поспешил к нему. Дом был уже отворен, и я встретил его сидящим на ступеньках у самого порога в мастерскую. Услыхав мои шаги по лестнице, он взглянул — и я ужаснулся его вида. Он был бледен, как мертвец. Он подал мне дрожащую руку — она была в крови.

Я чувствовал, что у меня остановился ком в горле.

— Я только что хотел идти к тебе за советом, — прошептал Бенедикт.

Я испугался и чувствовал, как бледнею.

— Ради самого Бога! Ты совершил убийство? — проговорил я чуть слышно. Он кивнул головой, и потом тихо прибавил: «Еще хуже». Он приложил палец ко рту в знак того, чтобы я молчал, затем осторожно втащил меня в мастерскую и запер дверь на два замка. В мастерской, действительно, было точно после сражения: изломанные стулья лежали на полу, длинная занавесь постели во вкусе Ренессанса была наполовину разорвана, а кинжал с мозаичной рукояткой, выложенной жемчугом, который Бенедикт привез когда-то из Венеции, сверкал на земле без ножен, где-то недалеко от окна, точно гад.

На постели кто-то лежал без движения. Я отдернул занавесь, и у меня застыла кровь, сердце остановилось и в глазах потемнело: на постели лежала княжна Тереза Манфреди в черном монашеском одеянии, ее глаза были устремлены на потолок, уста раскрыты, покрывало откинуто, волосы рассыпались в беспорядке. Руки и ноги были крепко связаны. Я подбежал к окну, схватил венецианский кинжал, разом перерезал путы несчастной девушки; потом на минуту задумался, не вонзить ли кинжал в собственную грудь или в сердце Бенедикта. Вздох из бледных дрожащих уст вдруг обратил мое внимание на девушку. Ее тело было неподвижно, но ее развязанные руки точно сами собой упали по сторонам. Я коснулся ее руки, она была ледяная. Ноги у меня затряслись, силы изменили, и я упал около постели на колени, лицо зарыл в складки ковра, покрывавшего постель. Так оставался я долго-долго без движения. Над моим ухом раздался голос Бенедикта — чуть слышный шепот.