Дом последней надежды (СИ)

И щелкает пальцами.

И еще что-то делает, отчего фигуру его окружает белесое марево. Оно полупрозрачно, если бы сам не стоял напротив солнца, то я и не разглядела бы.

…в дом нас не повели, да и не больно-то хотелось. По сравнению с местными, этот выглядел уродливым, неуклюжим. Наверняка, надежным, но… почему-то мне казалось, что внутри, несмотря на трубы в крыше, дымно, а еще темно и душно. Воздуху там браться неоткуда. Я же привыкла к иному.

И там, и здесь…

Мы устроились в беседке. То есть, наверняка это сооружение, представлявшее собой настил, из которого поднимались восемь неошкуренных столбов, поддерживавших крышу, предназначалось совсем для иных целей. Но и беседкой было неплохой. Внутрь затянули несколько чурбаков, на которые накинули дерюги. Сбили из грубых досок стол. А вместо скатерти накрыли его отрезом алого шелка.

Шину лишь глаза закатила.

Совершеннейшее расточительство.

— Присаживайся, — велел тьеринг, и белоголовый его спутник заурчал. Интересно, он разговаривать вообще способен?

Или не интересно?

Я опустилась на чурбак, который оказался довольно-таки устойчивым.

Руки на коленях сложила.

И не дрогнула, когда беловолосый подошел ко мне сзади и, наклонившись, понюхал волосы. Шею.

Спину.

— Другой, — сказал он. — Быть. Ходить. Несть писем.

…в письме дело и оказалось.

В свитке из белой шелковой бумаги, на которой в весьма изящных выражениях я просила более не доставлять мне беспокойства, поскольку связь с тьерингами дурно сказывается на репутации моей и дома…

И он в это поверил?

Поверил.

Вон, физия какая… обиженная. У нашего директора точно такая же случилось, когда старый партнер, которого он считал если не любимым родичем, то всяко другом, кинуть нас попытался.

— Не знаю, почему, — признался тьеринг.

И щелкнул пальцами.

А потом еще раз… и еще… и на третьем щелчке над письмом поднялось уже знакомое марево, правда, было оно несколько мутным.

— Волшба, — протянул беловолосый, подвигаясь ко мне еще ближе. А что теперь? Теперь ему потребовалось обнюхать мое кимоно. — Наша…

Он заговорил на своем.

Рычащая речь. Злая. Вон, Шину поневоле к своему ухажеру подвинулась, хотя лично я угрозы от беловолосого не ощущала. Напротив… беспокойство чудилось?

Тьеринг отвечал кратко.

И кажется, пытался успокоить. Но беловолосый лишь тряс головой и вновь наклонялся ко мне. Руками размахивал… после того, как ладонь просвистела над головой, и я вынуждена была пригнуться, пришлось спросить:

— Могу я узнать суть проблемы?

Проблем оказалось несколько.

Во-первых, письмо, которое доставила якобы моя служанка, но как она выглядела, стража, призванная немедля пред светлые очи Урлака, рассказать не смогла. Они старались.

Хмурились.

Морщили лбы и скребли в затылках, пробуждая мысль к рождению, но магические действия сии эффекта не возымели.

Была.

Служанка.

Моя.

Точно моя. Откуда? Узнали. Как узнали, если никогда не видели и не помнят, как она вообще выглядела? А вот так… просто узнали… и не врут. Морем клянутся, век бы по суше ходить, соли не нюхая, что…

…письмо передали немедля. И после его прочтения на стоянке воцарились небывалый уровень дисциплины. Рвение к труду тоже выросло, как и убежденность, что все зло от баб. И прогулка в Веселый квартал не помогла…

Магия, чтоб ее.

Приворотная.

Отворотная.

Надо будет отнести послание это нашему колдуну, пусть глянет своим недобрым глазом. Вдруг да увидит что важное, заодно уж уликой обзаведемся. Правда, не уверена, что улика эта нам поможет, но запас карман не тянет.

Во-вторых, тьеринг-таки сделал несколько попыток встретить меня, но стоило ему приблизиться к дому, как случалась вспышка ярости и…

…об этом тихо рассказал Хельги. Не мне, Шину, но та держалась рядом, а рассказывал он вовсе не шепотом.

Точно магия.

В-третьих, от меня пахло нькьехлиффром.

Что за он?

Кто.

Человек, которому боги судили великий дар менять обличье. Вот как Бьорни, способный обращаться в белого медведя. Да, оттого он и выглядит так… его матушка была из местных, кого в деревушке купили, да только к отцу она всей душой прикипела, а потому и прожила долгую жизнь.

Недавно преставилась.

От старости.

А батюшка, стало быть, следом ушел, не пожелал оставаться один, без пары… вот Бьорни и привязался к Урлаку. За старшего признал.

Ходит следом.

Он еще молодой. Нькьехлиффрам долгая жизнь суждена, да только одинокая. Бабы-то зверя чуют и боятся. Стало быть отыскать которую сумеет за звериным человечье разглядеть, сложно.

А он другого почуял.

Другую.

…и я знаю, кого. Что ж… быть может, оно и к лучшему.

— Передай ему, что я буду рада видеть его в своем доме и познакомить со всеми… и если он отыщет ту, которая и вправду принадлежит к его роду, и пожелает взять ее в свою семью… — я задумалась, подбирая формулировку. — Заботиться о ней и беречь, то я не буду ее удерживать.

Белый заурчал.

И волосы на затылке его поднялись дыбом, а сходство с медведем стало поразительным.

Успокаиваемся.

Дышим глубоко.

Улыбаемся и всячески изображаем безмятежность.

— Он рад, — не слишком уверенно произнес Урлак. — И будет счастлив помочь…

Оба замолчали.