Дом последней надежды

— Самоуверенность еще никому на пользу не шла.

— Я не самоуверенный, я опытный, — возразил он. — Но мне нравится, что ты беспокоишься. Значит, я тебе небезразличен.

Я отвернулась. Пусть думает что хочет, но… одного я его не отпущу. Видящая? Если уж положено видеть, то буду. И быть может, богиня, раз уж снизошла до меня, явившись лично, подскажет, что и как делать. Или не делать…

А то ишь, опытный… будто до него другие не ходили. Небось каждый тоже полагал себя уникальным специалистом, который прямо с ходу поймет, в чем дело… огреть бы его зонтиком по слишком умной голове, исключительно прояснения сознания ради…

— Когда ты злишься, ты перестаешь быть похожей на куклу, — доверительно произнес тьеринг и сделал шаг назад.

На куклу, значит?

Я…

— …иногда и тронуть страшно. — Тьеринг перепрыгнул через черный камень. — А что это за женщина такая, до которой и не дотронуться…

Я фыркнула и отвернулась.

Что он понимает в красоте?

Мы ведь старались. Не для богини же, в самом-то деле… нет, и для нее тоже, потому как нельзя появляться пред очами ее в облике недостойном. Это неуважение, но… желтое платье, слишком уж яркое… и нижнее цвета багряных листьев… вышивка тонкой нитью, когда обозначаются лишь контуры…

Пояс, над которым оннасю колдовала час. И гораздо дольше над моей прической, соорудив из волос нечто удивительное и в то же время хрупкое. Помнится, я еще подумала, что для вдовы это немного чересчур, но сама же эту мысль прогнала.

Год минул.

Приличия соблюдены, хотя наш муженек и их не стоил. А богиня… богине мы везем горсть красного риса. И черного тоже. И еще золотые заколки-ракушки, которые еще мой отец делал.

Так не принято, но…

Она тоже женщина. Почему бы и нет?

А он про куклу…

И нарочно.

Ишь, улыбается, что мальчишка… будь у меня коса, непременно дернул бы.

— Эй, женщина, — от его окрика ослик трясет головой и припускает по дороге, — когда я поставлю дом, примешь его?

— Сначала поставь.

Иоко укоризненно цокает: можно подумать, нас кто-то еще в свой дом позовет.

И пускай.

Дом у нас уже имеется, а обещания, они такие, многого не требуют. Нет, конечно, тьеринг не похож на моего бывшего, как и на супруга Иоко, чтоб его демоны в местном аду во все дыры драли, но паленая лиса хвост бережет.

— Поставлю. — Он подбрасывает на ладони камень, который, кувыркнувшись в воздухе, превращается в монетку. — А в твоем мы школу откроем. Для девочек. Я уже все придумал.

Этакая наивная прямота и восхищала, и злила одновременно. Школу. Для девочек. В нынешнем мире, где женщина стоит чуть дороже хорошей лошади, и то не всякая? А он школу… нет, Иоко учили, и Кэед, но… чтобы так прямо школу…

— А что? Будем брать даром… дармовщину везде любят… скажем, учить писать и читать. И шить еще. С шелком, чтобы красиво… — Он нарисовал в воздухе что-то этакое, расплывчатое, имеющее что к шелку, что к красоте весьма отдаленное значение. — Сама придумаешь. Ты умная.

Спасибо.

И главное, слушаю ведь. Сижу, вцепившись в зонтик, трясусь, только зубы клацают, как бы всех не лишиться, но… слушаю.

Школа. Для девочек… бесплатно? Крестьяне не отдадут. Для них ребенок — это рабочие руки. Да и зачем отдавать, когда продать можно? Сводни из города регулярно по деревням проезжают, а в домах увеселений любят свежее мясо…

…наш бывший их так называл.

Ему нравилось приводить женщин к покорности.

С-скотина.

Иоко согласилась. И робко призналась, что думала ему яду подсыпать, но не знала, где взять.

— …а я буду своих парней приводить. Может, тоже школу открою. Неподалеку. Не знаешь, никто дом продать не желает?

— Добровольно — вряд ли…

А вот купить — это возможно. В деревнях дети стоят недорого и выбор есть. Откуда я это знаю? Не важно… он говорил… иногда уезжал, а Иоко тогда радовалась, получая свободу ненадолго… теперь из обрывков чужих фраз мой разум рисовал неприглядную картину.

Нет, определенно сволочь.

— А недобровольно?

— У нашего соседа спроси… — Я прикусила язык, едва не добавив, что, мол, надо, спрашивая, упомянуть, как тело матушки покойной, хорошо ли лежит, не мешает…

Смех заставил вздрогнуть.

А повозка остановилась.

— Дальше не пойдет. — Возница приоткрыл глаза и ладонь протянул. Не ко мне, к тьерингу, тот и сунул в эту ладонь монету. Золотую? Расточительный какой.

— Дождешься, и вторую дам, — пообещал он. А я сделала поправку: не расточительный, а предусмотрительный. В этой глуши вторую повозку я вряд ли найду, а ждать возница не намерен.

Ишь как на храм косится.

И монету сжимает.

Золотой — это не просто много, это безумно много… столько он и в месяц не зарабатывает. Храм же близко.

Темен.

И тень от него легла на дорогу, придавив.

Нехорошее место. Осел это чувствует и пятится, а человек держит его под уздцы и вздыхает: жадность борется со страхом и побеждает.

А мне подают руку.

И я понимаю, что пешком обратно точно не дойду. Местная обувь, может, и придает походке должное изящество, но вот удобством не отличается.

— Значит, школу?

Девочка-оннасю вылезает из повозки, но я машу рукой: пусть остается. Заодно и корзину большую покараулит, с едой.